Осенью прошлого года с Евгением Петровичем Кублицким случилась пренеприятная история. Он, как всегда, гулял со своим Герольдом возле кладбища, а затем, то ли осень на него подействовала, то ли еще что, но ему захотелось заглянуть на кладбище. Кублицкий не смог ответить себе на вопрос, что его туда повело.

Шел по узенькой аллее, под ногами шуршала листва, справа и слева проплывали памятники, кресты, ограды. Кладбище было, как казалось хозяину пса, безлюдным, Герольда он лишь слышал. На глаза наворачивались слезы, было жаль прожитой жизни, вспомнилась жена, безвременно ушедшая в мир иной.

Он с интересом, неожиданным для самого себя, ведь и газет-то почти не читал, вчитывался в надписи на надгробиях, просматривал таблички на памятниках, тут же в уме прикидывая, сколько лет прожил человек. Одни прожили на этой земле меньше его, другие немного больше. Он, повинуясь настроению, с аллеи свернул в узкий проход, почти по колено засыпанный липовой и кленовой листвой. Осенняя листва, багряная и золотая, пахла арбузной коркой.

«Вот так вот, купишь арбуз, разрежешь его и сразу же в нос ударяет запах свежести».

Почему недавно опавшая листва пахнет свежеразрезанным арбузом, Евгений Петрович Кублицкий не знал.

Он увидел впереди трех парней, дюжих, в кожаных куртках, с бутылками в руках. Он хотел свернуть в сторону, но не было куда, слишком плотно одна к другой стояли ограды, перебираться через них ему не хотелось, а свернуть назад не позволяла гордость, подумают еще, что он их испугался.

Кублицкий двигался неторопливо. Парни стояли, смотрели на него, попыхивали сигаретами. Время от времени голубоватый дымок несло ему прямо в лицо.

– Ты что тут делаешь, – сказал один из парней, – а ну, пошел вон с кладбища, корч старый! Хочешь, чтобы мы тебя тут похоронили?

Единственное, что было в руках у Евгения Петровича, так это плетеный кожаный поводок. Он тут же спрятал его за спину.

– Ходят здесь, козлы старые, воздух портят!

– Тебе, дед, уже давно не ходить, а лежать здесь надо.

– Чего молчишь? Молчат только трупы.

Парень прижал Кублицкого к ограде с бронзовыми шишками, и Евгений Петрович позвоночником почувствовал железные прутья, острые, как пики, наконечники. Парень прижал его даже без помощи рук, навалившись животом, и лишь только после того, как глаза Евгения Петровича беспомощно забегали, рука с дешевым перстнем полезла ему во внутренний карман и извлекла портмоне – старое, потрепанное, давным-давно подаренное женой на пятидесятилетие.

– Сейчас, ребята, еще выпьем, у деда, оказывается, деньжата водятся.

– Ребята, не надо, отдайте бумажник, отдайте, это подарок.

– Ну что? Отдадим?

– Можно… Деньги покойникам ни к чему, а любимые вещи в гроб им иногда кладут.

Деньги из бумажника вытряхнули, а само портмоне швырнули в кучу листьев. Кублицкий хотел нагнуться, чтобы поднять, но его в этот момент толкнули, и он, неловко раскинув руки, нырнул головой в кучу пахнущих свежим арбузом листьев. А затем, встав на четвереньки, держа в левой руке бумажник, а в правой плетеный кожаный поводок, громко крикнул:

– Герольд! Герольд, ко мне!

Огромный пес возник в считанные секунды. Он перепрыгивал через ограды так, словно бы их и не было.

Тот парень, который прижимал Кублицкого к железным прутьям, первым увидел пса. В руке блеснул нож.

Это его и сгубило. Герольд слету вцепился в руку, сбив парня с ног, хрустнули кости, истошный вопль разнесся над тихим кладбищем. Один из хулиганов хотел броситься на пса, но, сделав два шага, остановился, завидев кровь и кости, торчащие из запястья приятеля.