— Я был бы чрезвычайно глуп, если б не предпринимал шагов по обеспечению безопасности своего состояния, — заметил он. — Я не думаю, что ты предъявила бы мне иск, дорогая, но я должен учитывать то, что несу ответственность перед другими людьми, доверившимися мне. Финансовое благополучие множества людей зависит от меня — как моей семьи, так и моих служащих, — и я не могу со спокойной совестью делать то, что может угрожать их будущему.

— Все твои любовницы в обязательном порядке подписывали отказ от всяческих претензий к тебе? — требовательно спросила она, сердито смахивая одинокую слезу, упавшую с её ресниц. — Для этого существует единая форма, полностью заполненная, за исключением имени и даты? Сколько же других женщин проживает в квартирах или домах, которые ты так любезно им предоставил?

— Нет! — отрезал он. — Не думаю, что прошу слишком многого. Ты что, искренне полагала, что я, сделав тебя своей любовницей, забуду о других своих интересах? Не потому ли ты так разозлилась, что я сделал так, чтобы ты наверняка не смогла получить от меня денег больше, чем те, что я добровольно тебе даю?

Он допустил ошибку, выпустив её руку: она размахнулась изо всех сил и влепила ему такую пощечину, что её ладонь загорелась от удара. Джессика заплакала, слёзы ручьями полились по её лицу, а она сглатывала их, стараясь остановить, и снова в попытке вырваться от него начала бороться. Результат оказался таким же, как прежде: он просто держал её, не давая возможности наносить новые удары, пока она не выдохлась и не обессилела. Боль и гнев смешались с её чувством полной беспомощности от того, что он держал её таким образом, и с полным расстройством от того, что она не смогла заставить его увидеть, как глубоко он ошибается в ней, и она перестала даже пытаться унять слёзы. Мучительно рыдая, она уткнулась лицом ему в плечо и дала выход охватившей её душевной буре.

— Джессика! — процедил он сквозь зубы, но она едва слышала его и не обратила внимания. Какая-то малая часть её знала, что он должен быть разъярён из-за того, что она ударила его, — Николас был не из тех, кто позволил бы любому, будь то мужчина или женщина, безнаказанно бить себя, — но в данный момент ей просто не было до этого дела. Её хрупкая фигурка судорожно содрогалась от плача. Этому никогда не будет конца — сплетням и инсинуациям по поводу её брака. Даже если Николас не позволяет кому-либо ещё злословить о ней, сам он, однако же, верит во всю эту ложь. И он, казалось, не понимал того, что она могла вынести оскорбления от всех остальных, но только не от него, потому что любила его.

— Джессика, — его голос звучал теперь ниже, мягче, и он успокаивающе сжал её плечи. Она почувствовала, как его руки коснулись её спины, успокаивающе поглаживая вверх-вниз, и он крепче прижал её к себе.

С нежными уговорами Николас убедил её отнять лицо от его плеча, вытер ей нос и глаза своим носовым платком, словно она была ребёнком. Джессика уставилась на него, её глаза всё ещё блестели от слёз, но даже сквозь застилавшую взгляд пелену она смогла увидеть красную отметину у него на щеке в том месте, где ударила его. Дрожа всем телом, она дотронулась до пятна.

— Я… мне очень жаль, — проговорила она, произнося извинения срывающимся хриплым голосом.

Без слов он повернул голову и поцеловал её пальцы, затем слегка наклонился, одновременно приподняв её, и прежде чем она смогла перевести дыхание, начал целовать. Его горячий и неистовый рот, словно изголодавшийся хищник, вкушал её, обжигал и исследовал. Его рука передвинулась вниз в поисках её груди, скользнула по её бедру от талии и ниже, к коленям, нетерпеливо переместившись под ткань её платья.