Летом 1981 года Гэйб, непривычно расслабившийся, послал мир ко всем чертям, предоставив ему двигаться в тартарары естественным и предсказуемым путем, не требующим его присутствия, и вместе с Джез закатился в отпуск в сельский домик в горах близ Сан-Тропе, который уступили им друзья. Осенью, обещал себе Гэйб, наслаждаясь пропахшими лавандой просторами Прованса, он вернется в строй, но впервые в жизни вдруг понял, что в данный момент не имеет охоты даже думать о неизбежном крушении их парижской идиллии, которое влекло за собой каждое новое задание.

Он вдруг подумал о том, насколько нелепо, покидав в рюкзак свое барахло, покидать их уютное, с белыми стенами, полное цветов убежище на старом острове в центре Парижа. Он с удивлением заметил, что уже за три дня начинает с нетерпением подумывать о традиционном воскресном цыпленке на вертеле в ресторанчике на шумной и суетной улочке в конце острова Сан-Луи, – и это он, которого вообще никогда не интересовало, что и когда он ел! У него появились любимые кафе среди тех, что первыми открывались на улице Сан-Луи-ен-Аль, и он каждое утро ходил туда завтракать и читать «Трибьюн». После завтрака, купив парочку булочек для Джез, которую он оставлял еще спящей, он приносил их домой, пробуждая ее чашечкой чая и поцелуями.

Теперь, когда у них появилось собственное жилище и они больше времени проводили в Париже, Джез превратила одну из небольших комнаток в фотомастерскую. Она начала работать, организовав с помощью подруги, служившей секретарем у известной и очаровательной канадки Джин Бейкер, жены голландского посла во Франции, прием заказов на детские портреты для дипломатов, живущих в Париже. Цены у Джез были разумные, а качество снимков превосходное, поскольку она старалась заснять ребенка в движении, а не традиционно и вынужденно застывшим.

Фотографировать играющих детей, когда они и не подозревают о фотокамере, очень непросто, но лучшего способа сделать снимок живым и выразительным не придумаешь. Долгие месяцы, пока Джез плелась по пятам у Гэйба сквозь толпы людей, сослужили свою службу: теперь она снимала быстрее и более аккуратно, чем любой другой специалист по портрету. Но что более важно, близко наблюдая за Гэйбом, она научилась работать так, что объект съемки даже не подозревал о ее присутствии. Что ж, все великие журналисты обладают этим умением: оставаться невидимыми в момент съемки, чтобы поймать мгновение, когда человек держится естественно и расслабленно, считая, что его никто не видит.

Джез уводила своих юных клиентов в парк, где роились стайки других детей, занятых играми, либо в зоопарк, либо на открытый рынок, где продавали птиц и кроликов, и выпускала их на свободу, предоставляя самим себе. Она снимала их в покое только тогда, когда дети сами вдруг неожиданно останавливались, и эти безыскусные портреты оказывались самыми интересными.

Она снимала только на черно-белую пленку и сама проявляла ее, тщательно выбирая и увеличивая лучшие кадры, сколько бы их ни было, а затем отдавала родителям, называя за весь пакет цену как за одну фотографию и не требуя, чтобы они выбрали лишь одну-две из наиболее понравившихся, как обычно поступает большинство фотографов. Если у нее просили второй экземпляр, Джез брала деньги только за бумагу и за то время, которое потратила на проявку. Ее бизнес рос и ширился благодаря рассказам благодарных клиентов и прекрасно вписывался в график Гэйба, поскольку не требовал от нее постоянного присутствия на одном месте.

Теперь официанты множества ресторанчиков на островке Сан-Луи знали их по именам, как и разбитной владелец магазинчика со спиртным или хозяйка лавки деликатесов, куда Гэйб и Джез заглядывали за едой на выходные. Островок напоминал собой деревню, и большая часть его обитателей редко поднималась на один из многочисленных мостиков, чтобы выбраться в Париж, зато все знали друг друга в лицо, как любой деревенский житель в любом уголке света. Продавцы газетных лотков знали, какие издания нужно им оставить, а неподалеку от дома они обнаружили химчистку, прачечную и аптеку.