Ираида расспрашивала Наташку не просто так. Она была человеком дела, в институте, где она преподавала, про нее говорили: «пацан сказал — пацан сделал». Вот и сейчас она сказала себе, что девочке нужно как-то помочь. Но так, чтобы это не обернулось подсовыванием рыбы, когда надо подарить удочку и научить ловить. Идея у нее в принципе была. Но предложить Наташке этот вариант Ираида могла, только будучи уверена, что та не воровка, не алкоголичка, не скандалистка, не банальная шлюшка, наконец. Впрочем, что до последнего — это сильно вряд ли, уж очень неказистая девчонка.

На завтрак обе не пошли: Наташке есть доктор не разрешил («а то исследование не получится, поняла?»), а Ираида заявила, что в ее детстве была такая игра — «съедобное-несъедобное». Это когда кидаешь кому-нибудь мячик и кричишь, например: таракан! Если слово обозначало что-то съедобное, то мячик надо было поймать. А если нет — наоборот, оттолкнуть. Так вот, больничное меню — это точно «несъедобное». К тому же ей, Ираиде, надо худеть. Наташка подумала, что Ираида вовсе не потому на завтрак не пошла, а просто за компанию с ней, Наташкой. Она даже чуть не поблагодарила за это Ираиду, но передумала. Как-то неловко это было, все-таки они просто случайные знакомые, а не закадычные подружки. Вряд ли Ираида отказалась бы от завтрака только ради того, чтобы незнакомого человека так поддержать. Наверное, действительно худеть надо. Но Наташке все равно было приятно, что Ираида осталась с ней.

Они продолжали болтать, хотя говорила в основном Ираида. Она то и дело вворачивала в разговор разные словечки из совершенно противоположных областей знаний, то какие-то научные термины, то уголовный жаргон. Некоторые слова Наташка не понимала, пару раз спросила, что они означают, но Ираида не ответила, просто с довольным видом покивала головой и сказала: «Понятно».

Час абсолютно пустого, на первый взгляд, трепа — и Ираида могла с уверенностью сказать: ее собеседница в тюрьме точно не сидела, зато вот «Гамлета» читала. Может, и не в подлиннике, но печальные обстоятельства жизни принца датского ей известны. И русская классика ей известна, и даже в гораздо большем объеме, чем требует школьная программа. Несмотря на весьма приличный для недоучившейся деревенской девочки интеллектуальный уровень, Наташка просто удивляла полным отсутствием жизненного опыта, житейской мудрости. Ну ведь дураку понятно: если мужчина ударил женщину хоть раз, один-единственный, — этот опыт он обязательно повторит. Причем чем дальше — тем менее значимый повод ему для этого понадобится. Просто плохое настроение — чем не повод? Ираида попробовала осторожно внушить эту истину Наташке. Наташка Ираидиных намеков искренне не понимала и все думала, как бы вернуться к своему Маратику, чтобы все было как раньше, как у людей: муж, дом, работа…

Наташка пришла с УЗИ почти испуганная — из того, что сказал врач, она совсем ничего не поняла. Неизвестно — то ли плохо все, то ли на выписку завтра готовиться. А если выпишут, то куда ей идти? Возвращаться к матери, в деревню? Невозможно. Мать семь лет назад сказала, что проклянет, — и прокляла. Ни на одно письмо не ответила, ни одной весточки не прислала. Что мать жива-здорова, Наташке по случаю сообщила бывшая соседка, случайно на улице встретились. И добавила, что мать сильно злится, такой уж характер. Уж кому, как не Наташке, знать мамкин характер. Мамка у нее железная женщина.

Идти к Маратику? Второй такой корриды можно и не пережить. В прямом смысле. Что же делать? Ничего Наташка не умеет — ни на компьютере, ни машину водить, ни английский язык… Да хоть бы и умела, кому она нужна, без прописки, без жилья, без образования?

Вечером Ираиде было не до размышлений о Наташкином будущем, в котором она предполагала принять участие, — пришел сын.