Холод начинает покусывать кожу. Сумерки сгущаются. Осторожно делаю шаг назад, потом еще и еще. Я могу подскочить к велосипеду, запрыгнуть в седло и умчаться, и тот, кто прячется в зарослях, ни за что меня не догонит, но меня сковывает какой-то сверхъестественный страх. Я считаю до десяти, но в итоге дохожу до одиннадцати, и снова считаю, и снова до одиннадцати. Одиннадцать. Одиннадцать. Одиннадцать. Одиннадцать. Одиннадцать.

Десять!

Я срываюсь с места, огибаю дом и мчусь туда, где оставила велосипед. Внутри все переворачивается: велосипеда нет. Под деревом я вижу пустое место. Не остается ни малейшей надежды на то, что во всем виновато мое излишне живое воображение. Я выбегаю на тропу, как можно быстрее переставляя ноги. Сердце стучит, как отбойный молоток. Тропа напоминает полосу препятствий, состоящую из перепутанных стеблей и хлестких веток, но здесь я бы могла пробежать даже с закрытыми глазами. Я слышу лишь два звука: стук крови в висках и шаги у меня за спиной. Одна пара ног. Если бы их было двое или больше, я бы, наверное, не так боялась. Я бы позволила себя поймать и воспользовалась бы правилами о дипломатическом иммунитете, прописанными в Конвенции Джеллико. Но одна пара ног означает, что кто-то из врагов преследует меня самовольно… Или что-нибудь похуже.

Добравшись до вырубки, откуда к корпусам ведет освещенная тропа, я не чувствую облегчения. Легкие горят, мышцы ноют. Мне хочется поскорее добежать до двери, но чем ближе я к ней, тем дальше она кажется. И вот наконец я влетаю в дверной проем, захлопываю дверь, запираю ее, и лишь тогда позволяю себе прислониться к ней спиной и сползти на пол, хватая воздух ртом. Сердцебиение постепенно замедляется, я смахиваю пропитанные потом волосы со лба, опускаю голову между коленей и немного успокаиваюсь, нащупывая в кармане ингалятор…

Три семиклассницы стоят передо мной. Одна из них, посередине, – Джесса Маккензи.

– Кто-то потратил всю воду, – говорит Хлоя П.

– У Селии спички, – полушепотом жалуется другая, имени которой я не знаю.

Я медленно встаю, не обращая на них внимания, и начинаю с трудом подниматься по лестнице, но они меня догоняют.

– Где Ханна?

Я останавливаюсь и смотрю в глаза Джессе Маккензи. Внезапно я вижу кого-то… Или что-то, что я уже видела. Меня охватывает необъяснимая тревога.

Я вырываюсь и сбегаю в свою комнату. Заперев дверь, подхожу к раковине и наклоняюсь над ней. Накатывает тошнота.

Мне нужно поговорить с Ханной. Я толком не знаю, почему, но повторяю эту мысль снова и снова. Как будто некий голос у меня в голове нашептывает, что ее отсутствие неспроста. Как в последней строчке стихотворения Йейтса:

За обедом мне приходится сидеть с остальными главами факультетов в столовой во время официальной церемонии назначения нас старостами. Директор говорит речь о единстве, а Ричард тем временем что-то шепчет на ухо главе Гастингса. Девочка хихикает, и они переводят взгляд на меня, а потом она передает сказанное соседу. Остальные главы факультетов подлизываются к Ричарду. Только Бен игнорирует его, с энтузиазмом поглощая лазанью. Я знаю, что мне нужно действовать быстро, пока не случился переворот. Я обвожу взглядом стол и в который раз осознаю, что единственный мой потенциальный союзник – это придурок с перепачканным томатным соусом лицом.

– Бен, наладь контакт с кадетами. Скажи, что я готова заключить сделку.

Бен поднимает взгляд от тарелки, которую вытирает хлебом. Его глаза широко раскрываются.

– Я?

– Он?! – присоединяется Ричард, переглядываясь с остальными.

– Да, ты, – отвечаю я.

– Что ты творишь, Тейлор? – спрашивает Ричард с привычной угрозой в голосе.