Тогда назови мне фамилию следователя, отказавшегося завести дело.
– Хомяков Игорь Игоревич. Он в нашем отделении в двадцать первом кабинете сидит. Полина, что ты собираешься делать?
– Ты для начала пройди обследование. И вот тебе мой сотовый, набери, чтобы у меня высветился твой.
Мы обменялись номерами, и я засобиралась домой.
– Нет, Полина, ну правда, есть надежда?
– Надежда, как известно, есть всегда. И умирает она последней. Знаешь, почему? Сначала она всех других замочит!
Я ехала в машине домой и раздумывала. Правильно ли я поступаю? Зачем я вообще лезу туда, куда меня никто не приглашал? А может, главврач роддома права? И у Юльки действительно была какая-то скрытая инфекция, которую обычным способом в поликлинике не распознать? Возможно ли такое? Вполне. А то, что она слышала крик своего ребенка, — это вообще вилами на воде писано. Вдруг у нее после укола в голове все помутилось! Да, все как-то туманно и неопределенно. Ясно только одно: если Юлька права и ее ребенок в чужих руках — дело дрянь. И ей плохо — она сходит с ума от безысходности, и ребенку плохо. Говорят, что дети, даже только что рожденные, чувствуют свою мать, ощущают ее присутствие рядом с собой. Просто на инстинктивном уровне. Если это так, то Юлькин сын тоже страдает без своей мамы. Тогда спасать мне придется уже двоих…
Глава 3
– Мамочка, поздравляю, у вас — девочка.
Женщина в белом халате поднесла сверток ко мне поближе и сняла пеленку. Маленькое красное тельце, из животика тянется пуповина с металлическим зажимом. Он сверкает никелем и совсем не вяжется с этим крохотным живым комочком… Личико у него сморщенное, несчастное. Но глазенки уже приоткрыты и смотрят куда-то, куда — непонятно, но смотрят! Девочка! Это не просто девочка, это моя девочка. И это все меняет. Это самый важный момент в моей жизни, я понимаю, что все будет теперь по-другому. Я уже не просто Полина Козакова, я — мама! А этот писклявый красный комочек с тремя волосинками на макушке, прилипшими к темечку, — моя дочь! Это я дала ему жизнь. Вернее, ей. И она теперь полностью зависит от меня. Я для нее — целый мир, ее мир. И поэтому жить я теперь должна иначе, не так, как жила до сего дня. Вот что значит — увидеть своего ребенка…
– Да проснись же ты, наконец! Сколько можно считать!
От звуков этого резкого голоса я открыла глаза и увидела Алину. Она стояла надо мной с встревоженным видом.
– Уф, я уже испугалась!
– Чему? — не поняла я, оглядываясь вокруг и удивляясь, куда исчезла родильная палата со всеми врачами и моей дочкой.
– Как чему? Бужу, бужу тебя уже полчаса, а ты все спишь! Я тебе говорю: когда я досчитаю до пяти, ты проснешься. Я уже восемь раз до пяти считала, причем туда и обратно, а ты…
– Я уснула?
– Ты была в состоянии транса. Это я тебя в него ввела. Ты совсем ничего не помнишь? Я тебе велела смотреть на маятник, потом сказала, что, когда я досчитаю до пяти, ты уснешь…
– Да, я вспомнила. Ну и что я делала под гипнозом? Лаяла, блеяла или пела голосом Робертино Лоретти?
– Ни то, ни другое и уж тем более ни третье. Я тебе внушила, что ты в роддоме и рожаешь.
– Зачем?!
– Хотелось посмотреть, как ты будешь себя вести.
– Ну что, посмотрела? Понравилось? Рожать сама теперь не передумала?
– Нет, знаешь, ты «рожала» довольно хорошо, тихо стонала, а потом так широко улыбнулась!..
– Это ты мне сказала, что у меня девочка?
– Ну, ты же спрашивала, кто у тебя родился! Надо было что-то ответить…
– Слушай, Алина, мне такие эксперименты над моей психикой не нравятся! Больше меня гипнотизировать не надо. |