* * *

Делай, что можешь, с тем, что имеешь, там, где ты есть

Теодор Рузвельт

В кабинете графа да Унара третий день разыгрывалась настоящая человеческая драма.

После оглушительной победы при Липолесье, а также просочившихся в прессу неясных слухах о невероятных метаморфозах кассарийского некроманта, испугавших, якобы, и видавшего виды главу адского воинства, авторитет Зелга взлетел до небес. А поскольку только ленивый не писал экономические и политические обзоры, в которых речь шла о трогательной братской любви и взаимопонимании, царящем между двумя венценосными кузенами, то Юлейн Благодушный тоже поимел свою порцию радости с этого пирога. Мудрый народ Тиронги прикинул, что да как, и временно присмирел. Ибо одно дело бузить понемногу, портя нервы обычной государственной службе правопорядка, и совсем другое — совершать преступления под недреманным оком главного бурмасингера, который водит дружбу с демонами, вампирами и кассарийскими оборотнями. То есть умыкнешь чего-нибудь на пару пульцигрошей, а на тебя тут же спустят свору пучеглазых бестий, затем отдадут на растерзание троглодитам и минотаврам или хуже того — огромному мохнатому пауку и его дяде-убийце. А еще говорили, что одного особого зарвавшегося маньяка лично навестил герцогский врач-садист в компании двух таксидермистов, и теперь отлично сработанное чучело этого душегуба украшает пиршественную залу кассарийского некроманта, таращась на происходящие там кровавые оргии и дикие бесчинства бессмысленными стеклянными глазами. А вот одного насильника вообще отдали на перевоспитание амазонкам, а те как вошли во вкус — и когда от бедняги почти ничего не осталось, случилось худшее: им занялась дева-минотавр, так что он и просился уже назад к амазонкам, бедолага, просился, и в пыточную камеру даже напрашивался, но все тщетно. Словом, с насилием в Тиронге и особенно в Були-Толли сейчас разумнее не высовываться. Подождать до лучших времен.

— Так что, не поверите, сударь мой, но за последние три недели в столице не совершили ни одного сколько-нибудь солидного преступления. Один дурачок умыкнул, правда, три подводы сена, так сам же и пришел сдаваться лично в руки господину Фафуту. Умолял не превращать его в зомби и не отправлять в Преисподнюю, дескать, у него жена и дети, чего вполне достаточно для искупления. Затем добровольно пожертвовал в казну солидную сумму и назначил себя на общественно-полезные работы. Пробовали за ним надзирать, но тщетно — он сам приходит отмечаться каждые три часа, — сокрушенно вздохнул граф и придвинул маркизу Гизонге блюдо с розовыми печеньицами. — Хотите еще вина?

—Еще как хочу, — кивнул маркиз. — Говорят, красное укрепляет нервную систему, что для меня сейчас весьма актуально. У меня ведь, друг мой, дела ничуть не лучше. Доходы казны за последний месяц возросли в восемь раз, и налоги продолжают прибывать. Мытари жалуются, что работать стало невозможно: граждане с радостью встречают их у порога, выносят все бумаги и заранее сделанные подсчеты, сдают подати за неучтенные в казначействе прибыли и доходы и просят заходить еще. Дескать, наклевывается крупная сделка недельки через две, так вы уж не побрезгуйте, загляните деньков через двадцать, и я вам честно отсчитаю положенные государству десять процентов, а не придете, так жить спокойно не смогу. Вы уж смотрите, не опаздывайте. Некоторые норовят всучить какое-нибудь пожертвование. Мои работники с трудом отбиваются от энтузиастов. А у них, учтите, подготовка не такая, как у ваших: в боевых искусствах не смыслят. Хоть гвардию вызывай.

— Долго ли сдуреть, — посочувствовал граф.

— Не говорите. Трое сотрудников уже попросились в отпуск, двое грозят уволиться, один лечится от тяжелого душевного потрясения — ему контрабандисты принесли таможенную пошлину за два последних года и налог на прибыль с неучтенных доходов с букетом васильков.