Продуктов действительно не было, и не только продуктов – спасительного лекарства от этих приступов ярости, виски, – тоже не оказалось.

На Ангелину она вчера накричала, сказала, «чтоб ноги ее больше не было», и теперь Димку придется оставить одного. Ну, ничего, она быстро в соседний магазин сгоняет – он из-за кровати своей даже вылезти не успеет…

Надя рукой пригладила волосы, взяла из заветной шкатулки деньги, которые пока еще приносил «Солнечный ветер», и пошла в магазин.

Спустившись на два лестничных пролета, она не удержалась и побежала – так мучительно захотелось сделать первый за день глоток виски.

Ольга гнала его, уговаривала себя, что Леонид Сергеевич не мог умереть оттого, что она уехала, но почему-то оставалось сомнение – а вдруг, если бы она была рядом, все обошлось бы…

Почему она не смогла соврать ему, что стопроцентно и безусловно счастлива?! Зачем про новый дом наплела и его обустройство, словно не понимая, что Барышева-старшего это интересует в последнюю очередь. А в первую – смогли ли они с Сережей вернуться к отправной точке своей любви – забыть, простить, сделать выводы и начать все сначала.

Почему она не смогла соврать? Чувство вины изводило и усугублялось тем, что Сергей не пытался ее успокоить.

Он словно окаменел – отсек себя от внешнего мира, двигался, говорил, как на автопилоте, думая о своем, или не думая, просто застыв от боли…

Может, тоже чувствовал себя виноватым?

Прикидывал, сколько лет жизни украл у отца раздраем в своей семье, продлившимся больше года?..

Сергей запирался в кабинете Леонида Сергеевича, садился за его стол и часами сидел, глядя в одну точку.

– Сварить тебе кофе? – Ольга подошла сзади неслышно, положила руки ему на плечи.

Он ничего не ответил, похоже, даже не услышал вопроса. Перед ним на столе стояла большая фотография в рамке, с нее смотрели молодые, улыбающиеся, влюбленные отец и мать…

Ольга на цыпочках вышла из кабинета, прикрыла неслышно дверь. В гостиной притихшие дети выжидательно на нее смотрели, словно надеясь услышать что-то хорошее.

– Мам, а где сейчас дедушка? – тихо спросила Маша.

– Дедушка на небесах. Так всегда в кино говорят, – вместо Ольги ответил Костя.

– Нет, он в больнице! – Машка бросилась к матери, обняла ее и заплакала. – Правда? Правда, мама?!

Ольга погладила дочь по голове, поцеловала в макушку.

Может, опять соврать и сказать: «Да, дедушка в больнице»? Только завтра похороны, и скрыть его смерть не удастся, и придется пережить и это детское, безутешное горе, еще больше усугублявшее чувство собственной вины.

– Мы потом обязательно поговорим об этом… Завтра. Давайте одевайтесь, умывайтесь… и завтракать.

Наверное, это было неправильно и малодушно, но сказать сейчас, что дедушка умер, она не смогла.

Надя решила – какая разница, что пить… Лишь бы градус был не ниже шестнадцати.

Она взяла три бутылки сухого вина и шесть алюминиевых баночек с дешевой водкой. Зато Димке накупила и фруктов, и пряников, и конфет, и йогуртов, и даже огромную толстую индейку, которую можно запечь с черносливом.

На кассе, когда Надя отсчитывала деньги, у нее затряслись руки. Ей нестерпимо захотелось прямо здесь, немедленно, открыть банку и сделать хотя бы пару глотков.

«Я не алкашка», – подхватив пакеты и направляясь к выходу, убеждала она себя, еле сдерживаясь, чтобы не начать хлебать водку прямо в дверях супермаркета…

«Я не алкашка, я просто не хочу жить в мире, где нет моего Димочки».