Минут через пятнадцать она вышла из кабинета и показалась в дверях кухни. Нюра как взглянула, так и оставила полную ложку в тарелке.

Лина переоделась, видно, собралась уходить. Не было блеклой голубой косынки, просторного хозяйского халатика. Густые клубы волос цвета тяжелого старого серебра вились вокруг головы, лицо было бледно, припудрено, губы тронуты темной помадой. И вся она, плотно схваченная тонким черным джемпером, черными брюками, черным велюровым пиджачком, в котором плечи ее казались надменными, строгими, хрупкими, была похожа на старинное украшение из благородного серебра в черном бархатном футляре.

– Ну, я пошла, – сказала она.

Галина Николаевна всплеснула руками и воскликнула:

– Лина! Вы все-таки собрались? После всего! Вы с ума сошли, я не пущу вас!

Лина молча надевала сапоги – остроносые, на высоком каблуке, не торопясь заправляя в них брюки.

– Я… я вас любить не буду!.. – беспомощно, по-детски закончила Галина Николаевна.

Лина усмехнулась невесело:

– Будете, тетя Галя. Куда вы денетесь…

Она подошла к Галине Николаевне – высокая, на каблуках, тонкая, положила обе руки на ее старческие плечи и негромко проговорила своим голосом чуть расстроенной виолончели:

– Уж небо осенью дышало, тетя Галя, уж меньше становился день… – и вдруг сказала длинную фразу на каком-то чужом языке…

– Это кошмар!.. Вы, конечно, останетесь там ночевать.

– Ну, я надеюсь, меня не выгонят.

– Возьмите на всякий случай деньги на такси. Вдруг придется возвращаться вечером одной.

– Вы полагаете, меня все-таки могут выгнать? – весело спросила она.

– Ох, Лина, Лина…

Лина надела пальто – тоже черное, обмотала шею черно-красным полосатым шарфом.

– Нюра! – сказала она из прихожей. – Прощайте. Спасибо вам.

– Мне-то за что? – откликнулась Нюра, немного оторопелая. – Вам дай бог…

Уже в дверях Лина неожиданно повернулась и сказала, придерживая дверь:

– Я вот думаю – а как она спину брила? А, Галина Николаевна? Вот где трагедия!..

– Идите наконец, ненормальная! – махнула рукой расстроенная Галина Николаевна.

Дверь захлопнулась. Слышно было, как на лестничной клетке простучали по кафельному полу Линины каблучки, и все стихло.

Галина Николаевна приплелась на кухню, села на табурет напротив Нюры – та допивала чай – и тихо сказала себе:

– Хоть бы она десятку нашла в кармане… Ведь не заметит, такая рассеянная…

Нюра вздохнула, зачерпнула вишневое варенье и опустила ложку в чай. Она опять подумала о своей Вальке.

– Непутевая? – сочувственно спросила она Галину Николаевну, кивая на дверь.

– Кто? – Та смотрела на Нюру, не понимая.

– Ну… племяшка… или кто она вам?

– Нюра! – удивленно воскликнула Галина Николаевна. – Вы что? Это же Лина! Вы не узнали? Вы же так любите на ее портрет смотреть…

Нюра тихо ахнула и откинулась на стуле.

– Вот те на… – медленно проговорила она. – А я-то весь день думала – где ее видела? Не признала…

Теперь ей уже было непонятно: как же, в самом деле, она не узнала Лину? Может быть, потому, что на портрете та смотрит вбок, ускользающим взглядом, а живая, настоящая заглядывает прямо в глаза?

Нюра пожала плечами и повторила:

– В косыночке этой… веснушки… така молоденька… Не признала.