Старик стал писать снова.

– Отец просит, чтобы я рассказал про наш народ. Чтобы я рассказал про наши стада. Скот – наше богатство. Только это не то, что продается и покупается. Мы любим смотреть на скотину, наблюдать за ней, слушать ее мычание.

Оказавшись в изоляции от мира, живя среди мукубалов, Жеремиаш возродился, ощутив себя не просто человеком, а целым племенем. Раньше он был отдельной личностью среди себе подобных. В лучшем случае он мог разделять взгляды остальных. В пустыне он впервые почувствовал себя частью единого целого. Некоторые биологи утверждают, что одна пчела, один муравей – это лишь малая живая частица одной особи. А полноценные организмы – это уже улей и муравейник.

Пока Антониу читал, не без труда, Луду вспоминала, как отец растолковывал ей одно стихотворение Фернандо Пессоа.

Антониу рассказывал о новых владельцах латифундий, о колючей проволоке, разделившей пустыню, перекрывшей доступы к пастбищам. Если отвечать на подобное стрельбой, это может привести к ужасным войнам, в которых мукубалы наверняка потеряют скот, потеряют душу и свободу. Так было в 1940 году, когда португальцы истребили почти все племя, отправив тех, кто выжил, рабами на лесные вырубки на Сан-Томё. По-другому, считал Жеремиаш, проблему можно решить, выкупив земли, исконно принадлежащие племенам кувале, имба, мушавикуа, у генералов и успешных бизнесменов, не имеющих к здешнему южному, нещадно палящему солнцу никакого отношения.

Луду поднялась, сходила за двумя оставшимися алмазами и отдала их Жеремиашу.

Происшествие

Много раз, смотрясь в висящие на стенах зеркала, я видела его за своей спиной. Сейчас уже нет. Может, потому, что я плохо вижу (преимущества слепоты), может, потому, что зеркала мы перевесили. Получив деньги за квартиру, я сразу купила новые, а от старых зеркал избавилась.

Сосед сильно удивился:

– Единственное, что здесь в нормальном состоянии, это зеркала.

– Нет, – раздраженно ответила я. – В них живут тени.

– Тени?!

– Да, дорогой сосед. Эти зеркала полны теней. Слишком много времени они провели в одиночестве.

Я не сказала ему, что часто, глядясь в них, видела нависшего надо мной насильника.

Тогда я еще выходила из дома и вела почти что нормальную жизнь. Ездила в лицей и возвращалась на велосипеде. Плавала. Мне нравилось плавать. Однажды, вернувшись с пляжа домой, я заметила, что забыла книгу. Я отправилась назад и стала ее искать. На песке стояли пляжные палатки. Уже смеркалось, и все они были пусты. Я подошла к той, в которой мы провели день, заглянула внутрь. Сзади раздался какой-то шум, я обернулась и увидела у входа улыбающегося типа. Мы виделись раньше, в баре, где он часто играл в карты с моим отцом. Я собралась было объяснить ему, что я здесь делаю. Но не успела. Когда я поняла, что происходит, он уже был на мне, разорвал мою одежду, стянул трусики и проник в меня. Помню этот запах, исходивший от его рук, шершавых, твердых, которыми он сжимал мои груди. Я закричала. Тогда он несколько раз сильно и методично ударил меня по лицу, не из ярости или злобы, а так, будто это ему доставляло удовольствие. Я замолчала. Домой я пришла, захлебываясь рыданиями, в разорванном, в пятнах крови платье, лицо распухшее. Отец сразу же все понял. Он будто обезумел. Ударил меня по щеке. А потом принялся хлестать ремнем и все кричал: проститутка, гулящая, мерзавка. Я до сих пор слышу его “Проститутка! Проститутка!”. Мама пыталась его удержать, а сестра плакала.

Так и не знаю точно, что стало с тем насильником. Он был рыбаком. Говорят, бежал в Испанию. Исчез. Я забеременела, закрылась в своей комнате, точнее, меня там заперли, и слушала, как снаружи шепчутся. Когда наступил срок, пришла акушерка, чтобы помочь мне.