Брат Лучезарной Благодати раскрыл природу Самого Великого Дара в вечер Рождества, отвечая на вопросы перед фонтаном Прометея в Рокфеллеровском Центре (Собор Святого Патрика тогда еще не находился в его распоряжении). Самым Великим Подарком был Дар Любви. Брат Благодати раздавал присутствующим маленькие желтые пилюли, и поскольку некоторые двусмысленные фразы его предыдущих речей (эта двусмысленность, впрочем, заботливо сохранялась и в последующих выступлениях) давали понять, что Дар Любви одновременно является и даром бессмертия, все глотали пилюли с благодарностью и с полным отсутствием какого-либо сомнения.

Несколькими мгновениями позже мэр Нью-Йорка разразился импровизированной и скорее бессвязной речью о природе Любви. Его высказывания становились все более и более дифирамбическими, и закончил он свое выступление тем, что бросился к ногам брата Лучезарной Благодати и принялся целовать подол его одеяния. Аудитория обращенных затянула попурри из рождественских песнопений. Панорамное движение камеры захватывало одно за другим исступленные лица, а ведущий, тоже получивший Дар Любви, возвышенным слогом комментировал эти трогательные сцены для миллионов телезрителей Соединенных Штатов и остального мира. В полночь брат Лучезарной Благодати объявил, что его Дар доступен всем желающим и послал воздушный поцелуй миллионам и миллионам его дорогих, дорогих братьев.

Организованные конфессии сохраняли осторожный скептицизм по отношению к явлению, но брат Благодати неизменно отражал их нападки, утверждая, что Дар Любви никоим образом не может отвратить людей от их верований и все религии рассматривают мистическое созерцание Божественной Природы как величайшее счастье из доступных простым смертным, и наконец он приглашал их попробовать, а потом уж судить. Все, сделавшие это, обратились. Как и обещал брат Благодати, они не покинули религий, которым принадлежали. Они оставались в лоне своих церквей и подключались к реформации, распространяя Дар Любви все шире. Через год после той ночи Рождества, только Ватикан да некоторые отдельные упрямцы, такие как Далай-лама, еще отказывались присоединиться к Вселенскому Братству, но кое-где уже шептались, что многие кардиналы священной коллегии втайне к нему примкнули.

В любом случае, большая часть человечества была обращена… больше, чем большая, хотя никто не знал, сколько еще оставалось сопротивляющихся. Все произошло так быстро.

Воздействие Дара было неотвратимым. Само состояние выходило за рамки любого описания. Среди сотен тех, кто пытался его передать, более всего преуспел человек, который не прибегал к помощи желтой пилюли.

Однако для тех, кто получил Дар, красота и свежесть сна были не только воспоминаниями прошедшего детства, как для Вордсворта. Они присутствовали в каждом мгновении бытия.

Обычно это начиналось внезапным взрывом радости, повергавшим приобщенных в панику исступления, неожиданную и непродолжительную. Освободившись от нее, они оказывались в вечности, среди множества вещей с невыразимым значением. Все было прекрасным, все было подлинным. Каждое человеческое лицо светилось Божественной Любовью, и все живое было священным.

Для тех, кто познал любовь во всей ее полноте, такое описание представлялось одновременно верным и неполным. Для тех, кто ее не познал, все это казалось набором глупостей, и ничто не могло их переубедить. Если только не Дар Любви. Поскольку последний обладал величайшей силой убеждения. Тем не менее, каждый раз, когда кто-нибудь заводил о том разговор с Сенекой Трэквейром, генеральный секретарь бурчал, что вопреки пословице, всегда предпочтительней заглядывать дареному коню в зубы, и если собеседник не менял темы, он восклицал с нескрываемым раздражением: «Нет, черт возьми!»

— Нет, черт возьми! — произнес Трэквейр почти шепотом. — Будь я проклят, если сдамся сейчас.