|
– Она озабочена только одним: сохранить в тайне болезнь Торкила. Вот что меня убивает. Я вдруг увидела, что она – чудовище! Сара считает, что она тоже не в своем уме, как и Торкил, но я поняла, выслушав все ее ужасные измышления, что она попросту никогда в жизни не принимала в расчет никого, кроме самой себя, и ни разу не усомнилась, что все ее поступки правильны и мудры, вне всякой критики! Сэр Тимоти говорил мне, что у нее немало прекрасных качеств, но ей неведомы нежные чувства. Это правда… ужасная правда, Филипп! Она не проронила ни слова жалости к бедному Торкилу – она считает это своей, а не его трагедией! Он разрушил ее последнюю честолюбивую мечту, и она не может ему этого простить. Она не любит его, это очевидно. Я думаю, она никого не любит, кроме себя. Она спокойно отошлет Торкила куда угодно и скажет сэру Тимоти, что врачи рекомендовали ему сменить климат!
– Нет, не отошлет! – мрачно процедил Филипп. – Если она и вправду решится на подобную жестокость, то ей придется иметь дело со мной! Я никогда не говорил с дядюшкой о Торкиле, но как бы я его ни любил, я не допущу, чтобы Торкил был принесен в жертву его спокойствию! – Филипп, Филипп, ему нельзя ничего говорить! И это самое ужасное! Тетушка сказала, что если вы женитесь на мне, то ноги вашей не будет больше в Стейплвуде, что она будет безжалостна, что, пока она жива, она найдет способ не допустить вас сюда. Она… – Ну что ж, тогда я тоже буду безжалостен! – сказал Филипп с суровым блеском в глазах. – Клянусь Юпитером, я даже рад, что наконец скрещу с ней шпаги! Не глядите так встревоженно, моя бесценная! Уж эта-то угроза абсолютно пустая! Не во власти Минервы не допустить меня в Стейплвуд. Как ни слаб дядюшка, но здесь он не согласится с ней. А когда он умрет, она обнаружит, что ее деспотизму пришел конец! Она не знает – скорей всего, такая возможность никогда не приходила ей в голову, – что хотя дядя и отписал ей неплохое содержание, но его завещание лишает ее власти. Он назначает меня, а не ее, опекуном Торкила и его попечителем, и можете быть уверены, что я не допущу ни отсылки его из Стейплвуда, ни какого бы то ни было запугивания! Он поднялся. – Кейт, милая, мне пора идти, если мы хотим в полдень уехать. Минерву вы не увидите, – она не выйдет к завтраку. А после завтрака сразу поднимайтесь к себе, я надеюсь, миссис Нид удержит оборону! Он надел сюртук, взял ее руки в свои и поцеловал. – Смелее, любимая! Обедать мы сегодня будем где-нибудь за сорок – пятьдесят миль от Стейплвуда. Вспомните об этом, если впадете в отчаяние. Но вы не будете отчаиваться, вы же умница! – Не буду! – пообещала Кейт. Ее пальцы переплелись с пальцами Филиппа, удерживая его. – Я вот о чем подумала: если вы отвезете нас с Сарой в Маркет-Харборо, мы можем сесть там на дилижанс, чтобы… чтобы не вводить вас в такой расход! Совершенно ненужный причем! Я знаю, что цены на экипажи безумно высоки, и… Мистер Филипп Брум крепким поцелуем закрыл ей рот. Затем он угрожающе строго сказал, что остальные подобные предложения ей лучше придержать при себе; а когда она вознамерилась было возразить, добавил самым непререкаемым тоном, что не в его правилах позволить своей будущей жене ехать в дилижансе с чужими людьми. Кейт засмеялась, и, когда он отправился к конюшне, ее настроение заметно улучшилось. Она смогла, почти как всегда, весело поздороваться с Пеннимором, которого встретила в Главном холле, и даже добавить беспечным голоском, что в такой прекрасный день невозможно удержаться от прогулки по саду. На что Пеннимор ответил: – Да, мисс! Это вполне понятно! – При этом в глазах его мелькнули искорки, от которых щеки Кейт зарделись румянцем. И еще Пеннимор добавил, что поскольку мистер Филипп оказал ему честь своим доверием, он берет на себя смелость пожелать ей счастья. |
