Охранники в морг всегда выделялись по остаточному принципу, и никого, кроме меня, это не волновало. На мои жалобы не реагировали. В морге, рассуждали чиновники, красть нечего: даже если устроить день открытых дверей, сюда никого на веревке не затащишь. Покойники сами себе охрана, и надпись "Морг" действует эффективнее, чем плакат "Не влезай – убьет!" или "Осторожно, злая собака".

Покойников я не боюсь – чего их бояться. Живые – вот с кем надо быть начеку.

Несколько месяцев назад какой-то тип с ружьем ворвался в приемную терапевта и выпустил в пациентов целую обойму. После этого я перестала ждать милостей от природы и купила за свои деньги цепь и висячий замок. И когда я забаррикадировала застекленные двери главного входа, мне сразу же полегчало.

Внезапно кто-то с такой силой затряс входную дверь, что, когда я прибежала на грохот, цепь еще раскачивалась, хотя людей поблизости не наблюдалось. Вообще-то, бывало, бомжи пытались воспользоваться нашим туалетом...

Я вернулась за рабочий стол, но думать уже больше ни о чем не могла. Услышав, что в холле открылись двери лифта, я взяла большие ножницы и приготовилась к обороне. Но это оказался охранник – он пришел сменить прежнего.

– Случайно, не ты только что ломился в застекленную дверь?

Тот покосился на ножницы и сказал, что нет. Вопрос, конечно, прозвучал глупо – охранник прекрасно знал, что застекленная дверь на цепи, и у него имелись ключи от остальных дверей. Зачем ему главный вход?

Я пыталась надиктовать на пленку отчет о вскрытии. Однако звуки собственного голоса странно раздражали и даже пугали. До меня постепенно доходило: никто, даже Роза, моя секретарша, не должен знать о том, что нам с Вандером удалось выяснить в ходе экспертизы, – ни о "блестках", ни об остатках спермы, ни об отпечатках пальцев, ни о следах от удавки, ни, самое главное, о том, что убийца еще и садист. Ведь если информация просочится в газеты или новости, маньяк озвереет окончательно.

Ему, выродку, было уже недостаточно насиловать и убивать. Да-да, я это поняла, когда сделала несколько надрезов в подозрительно красных местах на коже последней жертвы и прощупала пальцы в местах переломов. Именно тогда – жаль, что не раньше! – мне стада ясна картина преступления.

Повреждения еще не успели превратиться в кровоподтеки и гематомы, заметные невооруженным глазом, но вскрытие показало и то, что сосуды были порваны во многих местах, и то, что миссис Петерсен ударили тупым предметом или коленом. Слева были сломаны три ребра подряд; так же маньяк поступил с пальцами рук. Во рту, в основном на языке, обнаружились волокна – значит, убийца воспользовался кляпом.

Я вспомнила о скрипке и медицинских журналах. Преступник, вероятно, понял, что руки – самое ценное, что есть у жертвы. Он связал миссис Петерсен и переломал ей пальцы. Один за другим.

Я выключила диктофон – все равно ведь молчу, – села за компьютер и начала сама печатать отчет о вскрытии.

В записи, сделанные в процессе вскрытия, я не заглядывала – помнила их наизусть. Мне не давала покоя фраза "в норме". Все-то у погибшей было в норме – и сердце, и легкие, и печень. Лори Петерсен умерла здоровой. Я увлеклась и не слышала, как к двери подошел Фред. Лишь случайно подняв глаза, я увидела, что он стоит в дверном проеме и смотрит на меня.

Ничего себе заработалась! Фред успел смениться и снова заступить на дежурство, а я все сижу. С момента, когда я последний раз видела Фреда, будто прошла целая вечность – так бывает в дурных тягостных снах.

– Вы все еще здесь? – Бесстрашный охранник колебался, не зная, можно ли меня отвлечь. – Там приехали родственники парня, которого привезли утром. Аж из Мекленбурга. А где Винго? Я его обыскался.