– Похоже, – осторожно, стараясь не сболтнуть лишнего, ответила я, – Смоляниновы – не единственные пострадавшие.

– В самом деле? – вскинул голову Никитич.

– Еще несколько родителей получили детей в цинковых гробах, и все из той же части, что и ваши соседи.

Ольга переглянулась с мужем.

– Говорите, Ивашка не один такой? – уточнил Никитич.

– Мы пока не уверены, – быстро ответил Никита, опасаясь, что я выложу супругам больше положенного. – Признаться, идя к вам, мы никак не думали, что дело примет такой оборот, и нам нужно многое обдумать.

– Если можно, – добавила я, когда он умолк, – дайте адрес психиатрической больницы, где лежит Георгий?

– Она называется «Психотерапевтический реабилитационный центр», – поправил меня ветеринар. – В Ново-Девяткино располагается, а адреса, уж извините, не знаю!

– Ничего, мы найдем, – заверила его я.

– Если Гошка не… того, – сказал Никитич, провожая нас до ворот, – передавайте ему привет. И еще скажите, что я не хотел менять показания, просто… В общем, так уж вышло!

– Знаете, – между прочим заметил психиатр, – в какой-то степени мужика можно понять: он за очень короткий период времени лишился всей семьи – немудрено, что свихнулся!

Слышать от специалиста в психиатрии такое народное слово «свихнулся» было несколько странно, но потом я подумала, что в мире, наверное, мало врачей, подобных Павлу Кобзеву из Отдела медицинских расследований – вот он-то уж никогда не позволил бы себе подобных высказываний! Даже слово «психушка» было исключено из его лексикона.

– А зачем вы с ним поговорить-то хотите? – неожиданно поинтересовался доктор.

– Речь о его покойном сыне… – начала я, но психиатр прервал меня нетерпеливым взмахом руки.

– Нет-нет, только не о нем! У Смолянинова случаются минуты просветления, но любое упоминание о сыне повергает его в состояние глубочайшей депрессии.

– Уточните его диагноз, пожалуйста, – попросил Никита.

– Параноидальный психоз. Но это – больше для следователя и прокурора, конечно.

– То есть? – не поняла я.

– Смолянинова могли посадить за вандализм. За вандализм, представляете?! А за что его сажать-то – за то, что пытался правду о смерти сына выяснить?

– Значит, Смолянинов дееспособен? – уточнил Никита.

– Абсолютно. Во всяком случае, станет таким, когда мы его выпишем. Но вот когда это произойдет, я сказать вам не могу: отпустить Смолянинова сейчас – означало бы подвергнуть опасности его жизнь.

Мое первое мнение о враче из маленького психиатрического диспансера на окраине города оказалось ошибочным: далеко не каждый психиатр решился бы поставить более тяжелый диагноз пациенту только из жалости, рискуя собственным местом!

– Ну и что будем делать? – спросил Никита, когда мы, оголодавшие за день беготни, присели в кафе.

Прежде чем я успела ответить, зазвонил мой мобильный.

– Агния Кирилловна?

Вот не ожидала услышать голос Карпухина, ведь он вроде бы не заинтересовался моим делом.

– Я тут навел справки по вашей просьбе, – сказал майор, и я подумала, что, как обычно, ошиблась в Карпухине: он ни о чем не забывал и все старался довести до логического конца. – Как и предполагалось, пробиться сквозь стену военной тайны оказалось почти невозможно, – продолжал он, – и я воспользовался наводкой Андрея.