Единственная статуя, которая стоит в подходящем окружении, о которой заботятся и любовно охраняют, — это памятник Сунь Ятсену в китайском районе Сан-Франциско. Но это китайцы, которые доказывают свою любовь к искусству на протяжении столетий.
Постыдный перечень утрат — недостойный ответ на благородные слова Буфано: «Искусство — это единый мир человечества, где нет ни рас, ни национальностей, там говорят на одном языке, понятном всем народам, оно — алфавит человеческого общения».
Как надо не понимать душу художника, чтобы намекать или даже открыто обвинять (как и было), что Буфано сам — возможно, с помощью коллег — уродовал и похищал свои творения! Якобы для рекламы! Но Буфано не нужна реклама! Ему нужна реставрация его работ, однако власти Сан-Франциско предпочитают заниматься самообманом.
Это стало ясно, когда мэр Сан-Франциско назначил Буфано специальным уполномоченным по делам искусства: потребовалось всего несколько часов, чтобы по ложному обвинению препроводить его в тюрьму. Там Буфано в свойственной ему манере устроил настоящий бунт. Он отказался раздеваться и спать на отведенной ему грязной кровати; он отказался есть принесенные помои; он также отказался пользоваться вонючим сортиром. Буфано держали в заключении всего десять дней, но для отцов города, болезненно реагировавших на шум вокруг его ареста, этого было больше чем достаточно. Когда тюремщики решили удовлетворить его запросы, Буфано потребовал, чтобы те же условия предоставили всем остальным. «Я не лучше их, — сказал он. — Если они преступники, то и я тоже». Он настоял, чтобы посылаемая ему друзьями (а также провинившимися чиновниками) еда распределялась поровну между всеми заключенными, а их постели и постельные принадлежности отвечали требованиям гигиены. И так далее. Для его карьеры специального уполномоченного все это было как нельзя лучше: Буфано приступил к чистке авгиевых конюшен. И начал с самого низа — со связанными руками и с кандалами на ногах, что символизирует роль, которую ему было предназначено вечно играть. В минуты унижения он, должно быть, часто вспоминал великих людей, с которыми его в тот или иной период жизни сводила судьба— например, Махатму Ганди и Сунь Ятсена. Вспоминал он, наверное, и своего деда, сражавшегося и погибшего рядом с Гарибальди. Думал, должно быть, и о Микеланджело, и о тех гонениях, которые обрушил на него завистливый Аретино.
О Буфано можно точно сказать одно — у него нет иллюзий относительно человека. Он живет с открытыми глазами. Однако сколь много и знает он о слабости, невежестве и жестокости человека, это знание не пугает его. Если есть дело и его долг — это дело сделать, Буфано идет вперед, как настоящий солдат. Он видит суть вещей. Если для завершения проекта нужна помощь банкира, он пойдет к банкиру; если губернатора Оклахомы — к губернатору; если для поддержания его планов потребуется поддержка президента Соединенных Штатов — Буфано не побоится обратиться и к президенту — не важно, сколько помощников преградят ему дорогу. «Я художник, — говорит он, — а художнику время дорого». Как точны эти простые слова! А вот бизнесмены, городские администраторы, государственные чиновники — жуткие волокитчики.
Перебирая в памяти все, что сделал на своем веку Буфано — и как скульптор, и как деятель, — не веришь, что все это под силу одному человеку. |