— Господи! — вырвалось у Тео. — Мне очень жаль!

Руш кивнул. На сей раз он принял его соболезнования.

Больше говорить было не о чем. К тому же Тео пора было в аэропорт: не хотелось тратить деньги на гостиницу в Берлине.

— Огромное спасибо вам за то, что уделили мне время. — Тео сунул руку в карман и вытащил визитницу. — Если вдруг вспомните что-нибудь еще и решите, что это может мне как-то помочь, буду рад вашему звонку или письму по электронке. — И протянул Рушу визитку.

Тот взял карточку, даже не взглянув на нее. Тео ушел.

На следующий день Ллойд снова пришел к Гастону Беранже. На этот раз у него ушло еще больше времени на дорогу до административного корпуса. Его задержали сотрудники из объединенной группы теории поля, направлявшиеся в компьютерный центр. Войдя наконец в кабинет Беранже, Ллойд произнес:

— Прошу прощения, Гастон. Можете уволить меня, если хотите, но я все же намерен обнародовать свою точку зрения.

— Я, кажется, ясно выразился…

— Мы просто обязаны  предать все это гласности. Послушайте, я только что говорил с Тео. Вы знаете о том, что он вчера летал в Германию?

— У меня три тысячи подчиненных, я не могу за всеми следить.

— Так вот. Он летал в Германию, билет взял сразу же. К тому же с огромной скидкой. Почему? Потому что люди боятся летать самолетами . Весь мир до сих пор парализован, Гастон. Все боятся того, что сдвиг во времени произойдет снова. Не верите — загляните в газеты, посмотрите телевизор. Я только что смотрел последние новости. Люди избегают занятий спортом, за руль садятся только в случае крайней необходимости и отказываются летать самолетами. Все словно ждут повторения. — Ллойд снова вспомнил, как его отец объявил, что переезжает. — Но ведь никакого повторения не будет. Так ведь? До тех пор пока мы не станем воспроизводить наш последний эксперимент, никакого сдвига во времени не произойдет. Мы не можем держать весь мир в подвешенном состоянии. Мы и так натворили достаточно бед. Нельзя, чтобы люди боялись жить. Необходимо все вернуть, насколько это возможно, назад. К тому, что было раньше.

Беранже, похоже, задумался.

— Ну будет вам, Гастон. Все равно скоро кто-нибудь обязательно проболтается.

— А вы думаете, я этого не понимаю? Мне вовсе не по душе роль обструкциониста. Но мы обязаны думать о последствиях, о юридической ответственности, — шумно выдохнул Беранже.

— Наверняка будет лучше, если мы добровольно во всем сознаемся, а не будем ждать, когда нас остановят полицейским свистком.

Беранже запрокинул голову и несколько секунд смотрел в потолок.

— Я знаю, что вам не нравлюсь, — начал он, не глядя на Ллойда. Тот был готов возразить, но Беранже предупреждающе поднял руку. — И не трудитесь отрицать. Мы с вами никогда не ладили, никогда не были друзьями. Отчасти это, конечно, естественно. Такое можно наблюдать в любой лаборатории по всему свету. Ученые, считающие, что администраторы существуют лишь для того, чтобы тормозить их работу. Администраторы, ведущие себя так, словно ученые — не душа и сердце лаборатории, а некое неудобство. Но тут дело не только в этом. Какой бы работой мы оба ни занимались, я бы вам все равно не нравился. Раньше у меня просто не было времени остановиться и подумать об этом. Я всегда знал, что есть люди, которым я не нравлюсь и никогда не понравлюсь, но я никогда не задумывался, что в этом может быть и моя вина. — Он умолк и пожал плечами. — Но возможно, это так. Я вам не говорил, какое у меня было видение… и сейчас не расскажу. Но оно заставило меня задуматься. Быть может, я слишком сильно вам сопротивлялся.