В конце концов, когда ног своих я уже почти не чувствую, мне приходит на ум, что, если бы медведь принял решение гнаться за мной, он бы уже давно догнал и съел. А может быть, он решил, что Цыплёнок вкуснее? У меня уже почти просыпаются угрызения совести, как вдруг я отчётливо слышу топот её кроссовок и пыхтение позади себя.

– Ты… здесь? – то ли спрашиваю, то ли констатирую, как только у меня это получается, хотя всё ещё задыхаюсь от продолжительного бега.

Моя попутчица тоже, очевидно, не может ещё говорить и поэтому кивает. Мы стоим, прижавшись к мощному стволу раскидистого дерева, и смотрим друг на друга.

– Я ж говорила… бежать нельзя и поворачиваться… тоже… – зачем то упрекаю её.

Цыплёнок закрывает глаза и прижимается к стволу ещё сильнее, теперь спиной. И мне становится её жаль.

Я аккуратно выглядываю из за дерева – проверяю, нет ли медведя, и осознаю, как это глупо и по детски. Откуда то мне известно, что этот зверь лазает по деревьям и бегает гораздо шустрее меня. У человека нет против него шансов, вернее, есть только один – надеяться, что у животного найдутся другие хлопоты. Что собственно и произошло в нашем с Цыплёнком случае.

– Ладно. Пока что нам, похоже, везёт, – констатирую.

– И при том, по крупному, – соглашается Цыплёнок, искоса взглянув на меня.

Мы опускаемся на землю и сидим рядышком, уложив спины и головы на ствол.

– Орехи только растеряли, – вдруг говорит Цыплёнок.

– Господи… точно!

Я не то слово расстроена. Это была единственная встретившаяся за всё время многочасового пути серьёзная еда.

– Ты не помнишь, где было то дерево?

Цыплёнок поворачивает голову в сторону склона, лоскутами покрытого то деревьями, то кустарником, то просто торчащего каменистыми выступами, и с грустью качает головой.

– Ладно. Это не страшно. Еду найдём ещё. Главное, воду нашли. Нужно напиться. Нам срочно нужно напиться.

– Может, подождём пока медведь уйдёт и вернёмся… туда? – предлагает Цыплёнок.

На секунду я допускаю такой вариант, но потом меняю решение:

– Что то совсем не хочется. К ручью можно подойти и с другой стороны. К тому же, рано или поздно он должен во что то впадать – другой ручей, реку или, в конце концов, в море.

Откуда я всё это знаю? Да, я точно уверена, что все реки впадают в моря или океаны. Тогда почему у меня нет ни единого воспоминания о себе?

– Ты что нибудь помнишь? – спрашиваю у Цыплёнка. – Хоть что нибудь?

– Ничего.

– Совсем?

– Совсем, – качает она головой.

– Но названия ягод и животных ты же помнишь, а я нет.

– Не знаю, – пожимает она плечами. – Они просто… как то… всплывают.

У неё всё лицо в рыжих пятнышках – они и на носу, и на лбу, и на веках. Даже на кончиках ушей. Но её это не уродует – она напоминает мне солнечный блик на воде.

Внезапно она поднимает на меня свои светло голубые глаза с вопросом:

– Как думаешь, что это? Социальный эксперимент? Или конец… всего? Тест военных на выживаемость группы молодёжи? Почему нас равное количество по полу? Это похоже на заготовку для образования пар. Как бы… как если бы мы должны были выбрать себе пару для выживания. И кому нибудь было бы интересно, как это происходит в стрессовых условиях. Например, будет ли теперь красота в цене или физическая сила? Знания или смелость, решительность? И военные так смогут определить, какой дальше вектор задать человечеству?

Военные… Да, я припоминаю таких. У меня есть… некие знания о… мире в целом. Например, мне известно, что наша планета является частью солнечной системы, что на ней развилась уникальная в обозримом человечеству радиусе атмосфера, создавшая пригодные для жизни условия.