– Ты с самого начала всё помнил?

Мне не хочется быть с ним холодной, да и нет на это права, но по другому никак не получается.

– Нет, – сразу отвечает, и я выдыхаю.

– А когда?

Он тянет с ответом, долго качает головой, будто сам не верит.

– Когда ты болела… и совсем мало.

Я соображаю долго.

– Когда я болела? Это в самом начале?

– Сейчас.

Он поднимает глаза, а я могу смотреть в них вечно. Со всеми остальными иначе: долгие взгляды причиняют мне дискомфорт, я их избегаю, всячески уклоняюсь и строго лимитирую. А вот с ним – совсем другое дело.

– Почему мне так… уютно с тобой? – неожиданно для себя самой спрашиваю.

От этого вопроса его лицо становится светлее и мягче, он начинает немного улыбаться.

– А ты как думаешь?

– Я думаю, всё дело в том…

Понятия не имею, в чём. Вернее, уверена, что моя в него влюблённость и это чувство всепоглощающего комфорта, когда он рядом, не связаны. Может, и связаны в том плане, что влюблённость – производное, а не наоборот, но я думаю, что помимо любви есть что то ещё. Нечто гораздо большее.

Его лицо из мягкого становится болезненным.

– Ты даже не представляешь, как сильно меня напугала.

– Очень хорошо представляю. Я испугалась не меньше, когда все спасались от цунами и бросили тебя…

– Не все. Ты не бросила.

Он щурится, хотя солнца в хижине не бывает, и от его улыбки на меня накатывает неудержимое желание поцеловать его в губы, но недавно пережитый разговор с Рэйчел быстро возвращает на землю.

– Тебе их не жаль? – спрашиваю.

– Кого?

– Альфию и ребёнка.

– Жаль.

Он отворачивается, выуживает откуда то яблоко и, сунув его в мои руки, садится ближе к свету, рядом со своим рюкзаком. Вынимает заготовленные прутья, выбирает один из них и начинает вытачивать стрелу. Это – его рутинное, ежедневное занятие, потому что вытачивание стрел экономит время в лесу – ему не приходится искать их.

– Тогда почему ты не идёшь за ней?

– Потому что занят.

В его тоне раздражение. Взбесившийся океан раздражения.

– Разве… Я знаю, чем ты занят, и безмерно благодарна, но… объективно, есть вещи поважнее.

– Какие, например?

– Ей нужна помощь. Нет, она в ней нуждается.

– Я не могу разорваться. К сожалению, на всех меня не хватит.

– Альфа…

Его аж передёргивает. Интересно вот, насколько сильно он ненавидит своё имя, настолько же сложно мне его произносить. Он называет меня «Седьмая», и это просто номер, то есть, вещь обезличенная и успокаивающая тем, что временная. Каждый из нас, хочет верить, что всё это выживание когда нибудь закончится.

– Альфа, она беременна.

– Сочувствую.

У меня шок, и, видимо, поэтому я сижу с открытым ртом. Где Рэйчел? Пусть посмотрит на него сейчас! И пусть вспомнит все свои песнопения в его адрес. Как она там говорила? Он помогает всем? Он заботится, поэтому его любят? Он даёт людям чувство безопасности?

Его рука стёсывает кусочки дерева с будущей стрелы с явным остервенением.

– Ты должен ей помочь… Все так считают, все этого ждали… ждут.

– Боюсь, на этот раз не получится.

– Что… и ребёнка своего тебе не жаль?

Охотник прекращает стругать прут, который явно испорчен – он уже вдвое короче его обычных стрел.

– Какого ещё «своего» ребёнка?

– Она беременная, Альфа! – мои нервы тоже не железные.

– А я тут при чём? – вспыхивает он.

– Ты? Ты…

Мне кажется, я задыхаюсь.