Тамара и Инга несколько часов отвечали на расспросы Шмарии, касающиеся Санкт-Петербурга, Германии, и развлекали его разными историями. Под внушительной, благородной внешностью и мощным телосложением скрывалась глубоко чувствующая и мягкая натура. Ей трудно было представить, что это был тот самый человек, который бросил их с матерью.

Стол был накрыт на огромной, размером с футбольное поле, террасе, откуда открывался вид на переливающийся огнями Лос-Анджелес. Здесь, на вершине горы, вдыхая теплый ночной воздух, Шмарии казалось, что он парит в пространстве. На протяжении всего обеда ему с трудом удавалось не смотреть все время на дочь. Колеблющийся желтый свет свечей внутри светильников усиливал ее пленительную красоту.

– Я без остановки говорила о себе, – заметила Тамара, наклоняясь к нему через стол. – Теперь твоя очередь рассказать о себе. Как прошли твои выступления? Я хотела пойти на одно из них, но, к сожалению, не смогла. Поэтому хочу обо всем узнать сейчас. Тебе удалось увидеться с президентом, когда ты был в Вашингтоне? – Она устремила на отца взгляд своих знаменитых глаз, которые сейчас, при свете свечей, отливали жидким серебром.

Он покачал головой.

– Мне пришлось отдать предназначенное ему письмо одному сочувствующему нам бизнесмену, у которого есть связи в вашем Белом доме. – Он смущенно улыбнулся. – Мне бы хотелось обсудить с ним наши проблемы, но… кажется, в настоящий момент проблемы евреев не слишком его заботят. Боюсь, ни одно правительство, кроме правительства Великобритании, не поддерживает нашу борьбу за подлинную независимость и свободу, я уж не говорю о ее признании. А Британия, к сожалению, считает нас скорее своей колонией, чем территорией, имеющей право на независимость. Британия является одновременно нашим самым стойким сторонником и самым большим противником нашей свободы! Какая ирония судьбы, правда? – Он грустно усмехнулся. – Не стану притворяться, президент Рузвельт разочаровал меня. Встреча с ним могла бы оказаться очень плодотворной. Однако мы не можем позволить себе жить в сослагательном наклонении.

Тамара во все глаза смотрела на отца, десертная ложка замерла на полпути к губам.

– Я этого не понимаю. Президент Рузвельт всегда казался мне защитником обездоленных. Прежде я считала, что если кто и выступит в поддержку вашей борьбы, так это именно он, но, поскольку помощи от Рузвельта ждать не приходится, как еще вы обеспечите поддержку своего дела?

Шмария тяжело вздохнул.

– Я пытаюсь. Поверь мне, пытаюсь. Поэтому-то я и здесь. Чтобы пробудить общественность и получить так необходимую нам материальную помощь. Но даже многие евреи считают меня слишком… как бы это сказать… несгибаемым? Им нравится думать, что все можно сделать спокойно и к тому же в бархатных перчатках. – Он удрученно покачал головой. – Как бы мне хотелось, чтобы это было правдой.

– А в Палестине? Не сомневаюсь, что там для всех евреев ты – герой.

Он пренебрежительно махнул рукой.

– Боюсь, что это не так.

Она изумленно посмотрела на него.

– Не могу в это поверить! После всего, что ты пытаешься сделать?

– Люди, чьи интересы я представляю, находятся в меньшинстве даже среди евреев Палестины. Евреи вообще едва составляют пятую часть нашего населения.

И, наверное, только десятая их часть поддерживает меня. Да и из этих лишь единицы осмеливаются открыто выступить в мою поддержку из страха перед арабами и боязни, что англичане могут использовать их для того, чтобы заманить меня в ловушку. – Он улыбнулся. – Как видишь, все гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд.