И тогда Черчилль провел ограниченную высадку англичан и канадцев в районе Дьеппа, обрекая их на верное поражение с целью доказать невозможность десантных операций во Франции. Даже в случае успеха этого предприятия о втором фронте не могло быть и речи, ибо для этого требовалось заранее подготовить крупные воинские контингенты, обеспечив их тяжелой техникой. Такие действия не предпринимались. Значит, Черчилль имитировал активность, предлагая осуществить десант в Северной Норвегии. Подобные акции Черчилля были рассчитаны на обман не противника, а союзника. СССР в одиночку продолжал сражаться с фашистами.

Когда стало очевидно, что высадка союзников во Франции в 1942 году не состоится, Черчилль мог бы сообщить Сталину об этом но дипломатическим каналам. Однако, понимая негативную реакцию, решил для этого лично встретиться с советским вождем. Вот как британский премьер-министр оценивал свою памятную встречу со Сталиным в Москве в августе 1942 года: «Я прибыл в Кремль и впервые встретился с великим революционным вождем и мудрым русским государственным деятелем и воином, с которым в течение следующих трех лет мне предстояло поддерживать близкие, суровые, но всегда волнующие, а иногда даже сердечные отношения».

Однако он летел в столицу СССР, прекрасно сознавая свою неблаговидную роль обманщика, вынужденного и дальше лавировать и хитрить. Он написал о своем настроении так: «Я размышлял о своей миссии в это угрюмое, зловещее большевистское государство, которое я когда-то настойчиво пытался задушить при его рождении и которое вплоть до появления Гитлера я считал смертельным врагом цивилизации».

Почтенный джентльмен лукавил. При появлении фюрера, как известно, он не перестал считать СССР «врагом № 1 капитализма». Как справедливо отметил американский биограф Черчилля Эмрис Хьюз: «Весьма вероятно, что политическая амбиция была самым важным фактором, который привел к тому, что Черчилль превратился в одного из настойчивых противников Гитлера… Его антагонизм в отношении Гитлера был порожден страхом, что Германия при нацистах может стать слишком мощной и бросить вызов английской гегемонии в Западной Европе. Этот антагонизм объясняется убеждением Черчилля, что, поднимая Англию против Гитлера, он сможет опять завоевать какой-либо правительственный пост».

Можно согласиться и с другими суждениями Э. Хьюза: «Если бы Гитлер ограничился только пропагандой священной войны против России, Черчилль, вполне вероятно, не поссорился бы с ним. Ибо он был таким же злобным врагом большевиков, как Гитлер, или Геббельс, или любой другой из школы торговцев антирусской ненавистью и пропагандистов ее, которые эксплуатировали «красное пугало» в своей политической борьбе. Уинстон задолго до того, как русские или другие народы Европы услышали что-либо о Геббельсе, был пионером и выдающимся мастером этой пропаганды».

В 1937 году Черчилль так отозвался о фюрере: «Некоторым может не нравиться система Гитлера, но они тем не менее все же восхищаются его патриотическими достижениями… Если бы моя страна потерпела поражение, я надеюсь, что мы должны были бы найти такого же великолепного лидера, который возродил бы нашу страну и возвратил нам наше место среди народов».

В книге Валентина Бережкова «Как я стал переводчиком Сталина» (М., 1993) довольно подробно рассказано о беседах Черчилля со Сталиным в 1942 году.

К сожалению, после расчленения СССР данный автор ловко обернулся из советского патриота в антисоветчика.