Еще перед наступлением, когда батальон ждал своей участи во втором эшелоне, она сошлась с лейтенантом Сливко. Что и говорить, они были друг другу под стать. Сливко в бою всегда впереди. Солдат поднимал в атаку прикладом автомата. Не дай бог, если обнаружит кого в траншее после того, как взвод покидал ее. Тогда рукопашная происходила прямо на месте. Кулаки у Сливко были пудовые. Под такие гири лучше не попадать. ППШ в его ручищах выглядел игрушкой. Кашу ему приносили сразу в двух котелках. Веретеницына тоже раненых таскала на себе. Однажды, когда второй взвод отошел, не выдержав танковой контратаки и впереди, в траншее, остались пулеметчики, она схватила санитарную сумку и поползла к ним. Где-то в траншее остался и Сливко. Все тогда подумали: за ним. Через час вернулась назад, притащила на плащ-палатке раненого в бедро навылет первого номера и замок от «максима». А Сливко со связным, когда стемнело, пришел совсем с другой стороны.

Лейтенанта Сливко и еще шестерых из разных взводов они похоронили у дороги, наскоро прикопав в воронке, которую немного расширили саперными лопатками. Кто-то из стариков невесело заметил:

– В сорок первом так хоронили.

Хорошо, хоть похоронили.

На следующий день Веретеницына развела в котелке остатки спирта и напилась. Ее везли в санитарной подводе. Через три дня история со спиртом повторилась. На этот раз она устроила настоящую пьянку, в которой участвовали кашевар Зыбин, старшина Гиршман и еще двое солдат из обоза. Воронцов докладывать о случившемся не стал, но уже тогда решил: выберемся к своим, Веретеницына пусть убирается из роты к чертовой матери! Пусть возвращается в санбат или в какой-нибудь тыловой госпиталь. Он готов был сплавить ее куда угодно, только бы поскорее выпроводить из роты.

И вот сидела теперь перед ним и сморкалась в марлевый платочек, отороченный цветными нитками. Точно такими нитками, вспомнил Воронцов, его сестры вышивали на наволочках и подзорах цветы и ягоды. Что с ней делать? Уходить из роты в санбат она ни в какую не соглашалась. Что-то, видать, и там у нее произошло. Не просто же так она из тыла убежала на передовую. А может, к Сливко? Но лейтенанта Сливко теперь нет. Что и говорить, мало еще он знал своих подчиненных.

Упорство Веретеницыной объяснить он не мог.

– Конечно, теперь, когда Олега нет, кто за меня слово замолвит? – словно читая его мысли, сказала она.

Воронцов молчал. Веретеницына, хоть и старшина медицинской службы, хоть и человек в погонах и при штатной должности, хоть и его непосредственная подчиненная, а все же, с какой стороны ни подступись, в первую очередь женщина. На такого старшину не прикрикнешь, не накажешь так, как можно наказать любого из подчиненных, хоть бы даже Гиршмана, будь он четырежды незаменимым.

– Быстро же вы, товарищ старший лейтенант, своего боевого товарища забыли, – сморкалась в марлевый платочек Веретеницына.

Сразу несколько лиц вспыхнули в его сознании и задержались на короткое мгновение, вполне достаточное, чтобы он успел их узнать. Курсант Селиванов, Степан Смирнов, Кудряшов, Владимир Максимович Турчин, лейтенант Бельский… Так падают звезды августовскими ночами. Вот одна обозначится в черном пространстве, вот другая, третья… Взгляд не успевает ухватить ее отличительных черт и запомнить. Но в сердце отпечаталось все отчетливо, на всю глубину. Четвертая, пятая…

– Ну, хватит, Веретеницына. А то вы сейчас тут наговорите…

После того разговора отношения их на время вроде бы и наладились. Веретеницына отбила для себя кое-какие вольности, на которые Воронцов мог закрывать глаза без ущерба для общей дисциплины и порядка в роте. Обязанности свои старшина медицинской службы исполняла исправно и в полном объеме. А во время боя, когда надо было перевязывать и вывозить в тыл раненых, в помощь ей и санитарам Воронцов все же отряжал своего связного, фельдшера Екименкова.