— А они стреляли, дядя Саша?

— У них обрезы были, из них толком не прицелишься, да и пьяные были они… А жиды — те из наганов сажали. Стреляли — воздух звенел, а мы даже свиста пули не услышали (тут я, сегодняшний, невольно вспоминаю «снайперскую» пальбу евреев во время гражданских беспорядков, красочно названных «погромами». — А. Б.). Жиды мужиков натравливают — те вперед. Мы стрелять — они сразу откатятся…

— Так и надо было… в жидов!

— Без тебя, Андрей, сообразили. Как зацепили одного — сразу все отступать! Темнеет уже, ветер поднялся, они уходят и своего утаскивают, нам издали наганами грозят. А мы подождали и ушли.

Дядя Саша замолкает. За окном грохочет вечерний город, тянет прелой листвой и дождем. Молчание, только в стороне шепчутся бабушка и тетя Катя.

— Вы потом долго шли?

— Всю ночь… Наутро вышли к нашим. Через два дня в эту деревню наведались…

— И что?!

Но дядя Саша только хмыкает, напускает на себя таинственный вид и отправляет в рот последний кусок пирога.

К сведению внимательного читателя: таких семейных историй у меня в запасе не две, а несколько десятков. А рассказал я их с одной простенькой целью: чтобы уверить читателя — в любой интеллигентной семье, не до конца утратившей историческую память, обязательно хранятся истории подобного рода, соединяя историю страны с историей близких тебе людей.

Интересно, а евреи, храня похожие истории и будучи абсолютным большинством в стране… Они бы оставили в живых убийц и потомков убийц? Может, истерический визг про погромы — как раз проявление нечистой совести? Подсознательное ожидание, что с ними поступят по законам их же веры.

Правда двенадцатая. Правда о племени разрушителей

Любовь? Но съеденные вшами косы;

Ключица, выпирающая косо;

Прыщи, обмазанный селедкой рот,

Да шеи лошадиной поворот.

Крайне наивно будет утверждать, что евреи были чем-то единым в ходе «освободительного движения», гражданской войны и построения советской власти. Небольшой, но народ. Шесть миллионов богатых и бедных, умных и не очень, монархистов и коммунистов, жителей Петербурга и жутких нищих местечек.

Но самым главным разделителем евреев стал уровень того, что в XIX веке называли «просвещением». То есть попросту — степени приобщенности к европейской цивилизации. Даже самые образованные ашкеназские евреи могли жить вне цивилизации. Они и в конце XIX века могли оставаться туземцами, сохраняя о Европе самые общие представления: в основном через представителей официальных властей. Одна из туземных общин необъятной Российской империи. Уровень общего образования и интеллектуальной культуры делают эту общину особенной, крайне отличной от племен юкагиров или даже больших цивилизованых народов грузин или татар. Но пока евреи не пошли в европейскую жизнь, не стали учить ремесла и науки большого мира — это только одно из туземных племен.

А русские крестьяне? Простонародье? Конечно, это тоже туземцы. Это люди, переживающие идеалы и представления московского периода нашей истории. Русские европейцы, чья культура сформировалась в петербургский период — в меньшинстве. Их так мало, что, если туземцы (и русские, и еврейские) войдут в этот слой, они его серьезно могут изменить.

Стало общим местом говорить о том, что русские прошли три разных просвещения: дворянское, разночинское, народное. На мой взгляд, русский народ прошел значительно больше «просвещении», как минимум шесть, но об этом — в другой моей книге.