Рука Хейвен, затянутая в перчатку, сжала пальцы Йейна.

— Я знаю город.

Она заметила мост, переброшенный через реку в самом узком ее месте. По обе стороны от него возвышались дома с оранжевыми и шафрановыми фасадами, нависавшие над Арно. В серой воде плыли две крупные ондатры.

— Я видела, как река смыла мост. Наверное, я была совсем маленькая, когда это случилось, но я помню все очень ясно. А потом его опять возвели.

Йейн рассмеялся. С его губ сорвалось облачко пара и повисло в воздухе.

— А я все ждал, когда же ты что-нибудь скажешь. — Его воспоминания были гораздо более четкими, чем у Хейвен, да и у всех остальных. — Мост называется Понте Веккио. Он был разрушен при наводнении в тысяча триста тридцать третьем году. А заново его отстроили в тысяча триста сорок пятом.

— И мы тогда жили здесь? — спросила Хейвен. — В тысяча триста сорок пятом?

— В тысяча триста сорок пятом здесь жила ты, — произнес Йейн. — Я умер годом раньше, в возрасте шестнадцати лет.

Хейвен постоянно вздрагивала, когда Йейн упоминал о какой-либо из своих смертей. Не имело значения, сколько раз они уже были вместе в прошлом. Каждая оборвавшаяся жизнь напоминала Хейвен о том, как хрупко их теперешнее существование.

— Тебе исполнилось шестнадцать?

— Я упал с лошади по дороге в Рим. Сломал шею. Но мне, вообще-то, повезло. Половина Флоренции вымерла три годя спустя.

— Что может быть хуже перелома шеи?

— Черная смерть.

Йейн увел Хейвен от реки подальше. Они зашагали между стройными колоннами галереи Уффици. Зимнее солнце почти совсем не грело, и во внутреннем дворе музея царил холод. Тут и там чернели замерзшие лужи. Неподалеку стояла группа испанских туристов, которые явно мерзли в своих пуховиках. Одна женщина уставилась на Йейна так, будто он был местной статуей, которая внезапно ожила. Кое-кто начал указывать на него пальцами и шептаться. Йейн все проигнорировал, а Хейвен улыбнулась и притянула своего красавца ближе к себе.

Когда они выбрались на площадь Синьории, Хейвен остолбенела. Здесь не было ни души, кроме мужчины в черном балахоне — таком длинном, что подол задевал мостовую. На голове — широкополая шляпа, на лице — жуткая белая маска с длинным остроконечным клювом. Глаза незнакомца закрывали очки с красными стеклами. Настоящее чудовище из бездны ада! Но Хейвен, конечно, узнала его костюм. Таким образом одевались в Средние века врачи во время эпидемий чумы. А этот тип остановился около неподвижно лежавшего на мостовой тела и потрогал его клюкой. Затем перевел взгляд на Хейвен. Его глаза неодобрительно блестели в прорезях маски. Девушка моргнула, и все исчезло.

— Пойдем. Надо поторопиться, пока не стемнело, — произнес Йейн.

Хейвен поняла, что ее возлюбленный ничего необычного не видел.

Миновало восемнадцать месяцев с тех пор, как Хейвен узнала правду о посещавших ее странных видениях. Это были не галлюцинации, не фантазии, а воспоминания — сцены, свидетельницей которых ей случалось становиться в прежних воплощениях. Врач не принадлежал к двадцать первому веку, но некогда он был настолько же реален, как тот юноша, который сейчас держал ее за руку.

Видения начались в раннем детстве. Хейвен часто падала в обморок и переносилась в иную жизнь. Например, когда-то ее звали Констанс, и она в молодости погибла при пожаре. Непонятные «припадки» Хейвен пугали окружающих. Они не сомневались, что девочка больна или не в себе. Только ее отец догадывался о том, что его дочь, лишаясь чувств, всякий раз отправляется в другое время.