— Смотри, какая она красивая, Катя, — произнесла она вместо «здравствуй», когда я, пыхтя и теряя перчатки, влетела в квартиру. — А ведь это поздняя фотография. Бабушка с каждым годом становилась все красивее, даже в старости. И знаешь, я начинаю думать, что она действительно знала какой-то секрет.

Я плюхнулась в кресло, как была, в куртке и одном сапоге.

Тема бабушкиных секретов в свое время была очень актуальна в нашей семье. Бабуля сама же ее и подогревала. Особенно последним своим поступком, который вообще был самый большой секрет для маленькой компании.

Я обещала рассказать об этом отдельно, но на самом деле много рассказывать тут нечего. Однажды бабушка просто взяла и ушла. Предварительно позвонив нам и попросив, чтобы мы ее не искали, ни сами, ни через милицию и прочие розыскные организации. Она уходит и больше не вернется. Все знакомые предупреждены. Накануне мы оформили продажу мне бабушкиной квартиры, но все считали, что тут имеется в виду достаточно отсроченная перспектива.

Оказалось, что перспектива очень даже близкая.

Куда бабушка «ушла», как она выразилась, никто из нас так до сих пор и не знал. Но просьба ее была для всей семьи законом, и мы не пытались ее искать.

Сейчас, сражаясь с молнией на сапоге, я вдруг задумалась: а почему? Действительно ли мы так уважали бабушкину последнюю волю? Или просто не хотели напрягаться? Бабушка и при жизни нас редко обременяла…

«Стоп, Катерина! — одернула я себя. — Что значит — „при жизни“, „последняя воля“? Разве ты хоронила бабушку, видела ее в гробу?»

Но ведь не я одна. Мы всегда говорим о ней в прошедшем времени. Откуда такая уверенность, что бабушки нет в живых?..

В этом году ей бы исполнилось семьдесят пять лет. В этом возрасте люди еще женятся, совершают кругосветные путешествия, получают Нобелевские премии и руководят государствами. С какой стати наша бабушка, такая молодая и красивая, должна умереть?

Или на нас так магически подействовало слово «ушла»? Уйти — значит, навсегда.

И вот однажды поутру вошел он в темный лес и с той поры, и с той поры, и с той поры исчез.

Вообще, в семье существовало табу на эту тему. И исходило оно от мамы. Мы подчинились, потому что мама бабушкин уход переживала, конечно, тяжелее всех. Или — опять же — нам так было проще?

Может, рискнуть? В конце концов, мама сама об этом заговорила…

Я вышла в коридор отнести куртку и сапог с капризной молнией. Там меня и застал мамин вопрос:

— Катюш, ты увлеклась Аюрведой?

Момент истины был упущен.

— Девушка у меня на работе увлекается. А я так, за компанию, — ответила я, возвращаясь в комнату. — Хочешь чаю? Я могу заварить имбирный или очень вкусное молоко, знаешь, с кардамоном и корицей.

— Молоко со специями, да-да-да… — Мама бесплотно витала в полумраке комнаты, в тумане ароматической палочки и воспоминаний. — Знаешь, когда мы с твоим папой познакомились, мы как раз занимались Аюрведой. Делали домашнее топленое масло, имбирный чай.

— Греним пили? — почему-то спросила я.

— Греним? Не помню. Тогда же почти ничего не было, даже специй, кое-что люди привозили, остальное делали дома, вручную. Забавно.

Она улыбалась, но улыбка была грустной. В этот момент я ненавидела Зинку, которая вперлась в наш дом нагло, как танк, и раздавила мамину жизнь тяжелыми железными гусеницами.

От чая и молока мама отказалась, и я не настаивала. У нас в семье никогда не тащили человека за стол силой, как это принято повсеместно. Для большинства людей еда — один из главных способов общения.