Так закончил Зернов, с удовольствием чувствуя, что и позицию, и настроение Автора он действительно поколебал весьма сильно, и с еще большим удовольствием понимая, что у него самого настроение после этого разговора тоже значительно поднялось, и жить стало в какой-то мере легче, а дальше будет и еще легче. Так что когда Автор, как ему и полагалось сейчас, встал и пошел к двери и у двери попрощался и вышел, сохраняя на лице мрачно-сосредоточенное выражение, какое было и в тот раз (а другого и сейчас быть не могло), то по глазам Автора, по чему-то такому неуловимому в них, заметно было, что он находился сейчас в состоянии полного недоумения, но не отрицательного недоумения, а положительного, кото рое можно выразить примерно так: не знаю, что это такое, но похоже, что-то хорошее. Зернов же глядел ему вслед, испытывая довольство собой. И даже непрошенно промелькнувшая сторонкой мысль о том, что время, хотя и вспять, но все же идет, и приближается день того самого собрания, когда Зернову предстоит выступать и обвинять,— даже эта мысль не заставила его огорчиться всерьез: теперь способ известен, спасемся, бог даст, и от этого...

Дня через два понадобилось, правда, собрать все силы, все самообладание, чтобы не вывалиться из своего мира, где все было к лучшему, в тот реальный, неуютный мир, каким порой оборачивалась Вторая жизнь. Произошло это потому, что почти с самого утра — часа за три до того, как идти на службу,— в квартире царил полный разгром. В большой комнате два мужика возились, стучали, кряхтели, поругивались, царапали паркет, роняли стулья — и при всем том пытались показать, что совершают какую- то полезную работу. Чем дальше, тем они более мрачнели, потому что еще только войдя в квартиру (Зернов встретил их в прихожей), один из них, помоложе и побойчее, тут же сунул Зернову в ладонь две сложенные пополам синие пятерки, и Зернов некоторое время держал деньги зажатыми в руке, прежде чем переправил в карман. Каждому ясно, что получать деньги приятнее, чем отдавать, тем более если деньги ты отдал, а работать тебе все равно придется — примерно так думали, должно быть, оба пришедших. Но и Зернова полученные деньги не радовали, хотя сегодня он должен был получить и еще куда больше. Рассчитавшись, оба деятеля прошли в большую комнату, с минуту постояли, оглядывая оценивающе большую и уже совсем новую стенку югославского производства. Из этой стенки Зернов с Наташей уже сняли и вынули все, что в ней стояло, лежало и висело. Деятели переглянулись, вздохнули, тот, что помоложе, сказал: «Ну вот, хозяин, полный порядочек» — слова, сказанные им и в тот раз, в той жизни; потом оба взялись за дело. Наташа же и Зернов стали вносить упаковочный картон, жестяные полосы, которыми раньше все было окольцовано, веревки и прочее. Стенку стали ворочать, разнимать и разбирать. Делали это работяги не очень уверенно, разбирали какую-то часть, потом, почесав в затылке, начинали собирать снова, потом разбирали опять — и поэтому работа, в общем-то не очень сложная, заняла два с лишним часа. Наблюдая за работой и порой пытаясь вмешаться, Зернов невесело думал о том, что в конце концов они все же справятся с этим делом, потом, очень аккуратно упаковав все доски и пластины, в которые превратится очень полезная часть обстановки, указывающая, кстати, на определенный, отнюдь не самый низкий уровень жизни ее владельца,— упаковав, они примутся сносить тяжелые пакеты вниз, где к тому времени неизбежно окажется грузовое такси, водитель которого тоже первым делом отдаст Зернову деньги за рейс и станет помогать тем двоим. Они погрузят бывшую стенку,— в комнате сразу станет как-то непривычно пусто,— Зернов сядет в кабину и они поедут в магазин — сдать стенку продавцу и получить назад уплаченные за нее в Первой жизни деньги, довольно значительные.