Я на цыпочках пробиралась к выходу, роскошный ковер приглушал шаги, но тут за одной из дверей затявкала собака – истеричный, надрывный, протестующий лай, – и старческий голос что-то крикнул, правда, я не разобрала что. Чтобы не перебудить весь дом, я ускорила шаг и, обойдя стороной главную лестницу, направилась к грузовому лифту.

В вестибюле никого не было, поэтому я сама открыла дверь на улицу, тотчас же оказавшись посреди сумятицы света и звуков, настолько ошеломляющей, что пришлось на секунду замереть, чтобы не упасть. Прямо передо мной оазисом в пустыне раскинулся на многие мили вокруг Центральный парк. Слева от меня на боковых улочках уже вовсю кипела жизнь: здоровенные парни в комбинезонах под наблюдением копа, скрестившего на груди похожие на окорока руки, выгружали из фургона деревянные ящики. Неподалеку деловито тарахтела подметально-уборочная машина. Водитель такси переговаривался через открытое окно с каким-то человеком. Я перебрала в уме основные достопримечательности Большого яблока. Запряженные лошадьми экипажи! Желтые такси! Невероятно высокие здания! Двое усталых туристов, явно находившихся пока в другой временнóй зоне, катили, сжимая в руках пенопластовые стаканчики кофе, коляски с детьми. Манхэттен простирался во все стороны – необъятный, позолоченный солнцем, оживленный и сверкающий.

Мой синдром смены часовых поясов исчез с остатками утренней дымки. Я сделала глубокий вдох и пошла вперед, понимая, что улыбаюсь, как идиотка, но ничего не могу с этим поделать. Я отмахала восемь кварталов, так и не встретив ни одного круглосуточного супермаркета. Свернув на Мэдисон-авеню, я прошла мимо стеклянных фасадов роскошных магазинов, мимо затесавшихся между ними ресторанчиков с темными, как пустые глазницы, окнами, мимо раззолоченного отеля со швейцаром в ливрее, не удостоившего меня взглядом.

Я прошла еще пять кварталов, постепенно начиная осознавать, что здесь отнюдь не тот район, где можно запросто заглянуть в бакалейную лавку. В свое время я представляла себе нью-йоркские закусочные на каждом углу, с хамоватыми официантками и мужчинами в белых шляпах с плоской тульей и загнутыми полями, но все вокруг было настолько помпезным и гламурным, что не приходилось рассчитывать найти за этими дверями омлет с сыром или кружку горячего чая. Мне попадались навстречу в основном туристы или затянутые в лайкру, отгородившиеся от мира наушниками заядлые любители бега, которые ловко обходили стороной недовольных бомжей со злобными глазами и морщинистыми серыми лицами. Наконец я наткнулась на большой сетевой кофе-бар, где, похоже, собиралась половина нью-йоркских ранних пташек. Они таращились в айфоны или кормили неестественно жизнерадостных малышей под лившуюся из настенных динамиков поп-музыку.

Я заказала капучино и маффин, который бариста, не дав мне открыть рот, разрезал пополам, подогрел и намазал маслом, причем все это не отрываясь от увлекательной беседы с коллегой о бейсболе.

Расплатившись, я села с завернутым в фольгу маффином и откусила небольшой кусочек. Даже если не учитывать сосущее чувство голода, вызванного синдромом смены часовых поясов, это была самая восхитительная еда, какую я когда-либо пробовала.

Я, наверное, с полчаса смотрела в окно на утренний Манхэттен, во рту стоял вкус тающего маслянистого маффина и обжигающего крепкого кофе, а в голове крутились сумбурные мысли. Мой обычный внутренний монолог. Я пью нью-йоркский кофе в нью-йоркской кофейне! Я гуляю по нью-йоркской улице! Совсем как Мег Райан! Или Дайан Китон! Я в самом настоящем Нью-Йорке! И тут я наконец ясно поняла, что именно пытался объяснить мне Уилл два года назад. В эти несколько минут, наслаждаясь непривычной едой и впитывая в себя незнакомые виды, я жила мгновением.