Сьюард тут же остановился и вскинул голову:

— Любопытно!

Гриффин нахмурился, заметив, что сюртук сидит на полковнике не так, как следует.

— И от кого же именно во дворце?

— Этого я пока еще не знаю. Но у меня там есть свой человек, который обладает хорошим нюхом на такие вещи.

— Насколько мне известно, в самой резиденции сейчас никого нет, если не считать старого короля, — заметил полковник. — А он уже очень давно перестал играть какую-либо роль в политических делах, после того как его признали умалишенным и его сын был объявлен регентом.

Гриффин отступил на шаг, чтобы оценить плоды своих усилий в качестве камердинера.

— По-моему, полковник, бриллиант подойдет вам как нельзя лучше.

Энн сидела, уставившись с каменным видом на свое отражение в зеркале. На ней было новое платье. Его доставили только этим утром вместе с бальными туфлями, украшенными хрустальными пряжками, шелковыми чулками с тонкой вышивкой и усыпанной крошечными золотистыми блестками шалью.

Густой травянисто-зеленый оттенок ткани придавал рукам Энн интересный оттенок, они казались выточенными из слоновой кости. Подол платья, а также глубокое декольте и короткие рукава с буфами были отделаны каймой из золотистого шелка. Еще вчера вид этого платья доставил бы ей удовольствие. Сегодня ей было все равно.

Могла ли она полюбить Джека? Едва эта чудовищная мысль пришла ей в голову, Энн уже была не в состоянии думать ни о чем другом. Но ведь это же просто нелепо! «Любовь? Что я знаю о любви?» — с горечью размышляла Энн.

Когда-то ей довелось испытать то, что люди называли любовью. Она вышла замуж лишь для того, чтобы в течение двух последующих лет укорять себя за бессердечие, поскольку ее любовь иссякала по мере того, как росла привязанность к ней Мэтью. Как бы она ни пыталась полюбить мужа, переложив на него тем самым хотя бы часть непомерного бремени — нет, дара, подумала Энн в приступе ярости, — она оказалась не в состоянии этого сделать. И это привело его к гибели.

В своем последнем письме к ней Мэтью ясно дал понять, что полностью освобождает ее от каких бы то ни было брачных обязательств единственно доступным ему способом — идя на верную смерть. Только она отнюдь не чувствовала себя свободной и, как видно, уже не будет чувствовать никогда.

Энн подалась вперед. У нее раскалывалась голова, и она поднесла пальцы к вискам. Она не имела права назвать свое чувство к Джеку любовью. Просто не имела права, и все тут! Стоит Джеку узнать о том, кто она такая, и он проникнется к ней презрением.

Энн вскинула голову, уставившись на женщину в зеркале лихорадочно блестевшими глазами. Да, пожалуй, именно здесь и кроется разгадка. Джек Сьюард стал для нее болезненным пристрастием, чем-то вроде наркотика — таким же, как прыжок через пропасть шириной в десять футов, когда до земли внизу добрых сто. Любовь к Джеку просто делала ставки в этой игре выше, отчего и сама игра становилась опаснее, извращеннее и вместе с тем увлекательнее.

Нет! Что-то в глубине ее души яростно протестовало против столь ужасного обвинения, однако Энн не хотела прислушиваться к внутреннему голосу. Чувство полной безнадежности и презрения к себе гнало ее вперед, заставляя забыть об утрате.

Она уже не отдавала себе отчета в том, что делает и почему. Среди бессвязных мыслей, заполнивших ее сознание и рвущихся наружу, лишь одна казалась ясной и определенной: ей следует держаться от Джека подальше.