Я замолчала, глядя то на одного, то на другого. Оба старика стояли в глубоком молчании, тяжело дыша, с потупленными глазами. Это длилось несколько минут, тянувшихся, казалось мне, бесконечно. Наконец, гробовую тишину нарушил голос дедушки-наиба:

— Ты слышал, Хаджи, как щебетала ласточка, залетевшая к нам из райских кущ Аллаха? Предвечный послал нам одного из своих ангелов мира. Не нам, верным мусульманам, противиться воле Его… Дитя право. Мир да почиет над кровлями саклей наших. Дай твою руку!

Что это? Во сне или наяву? Сильная, смуглая рука бека протянута дедушке Магомету. Тот от души пожимает ее. Потом, точно какая-то высшая сила толкает их друг к другу, и оба мои дедушки обнимаются у меня на глазах… Нина бек-Израэл, ликуй! Нина бек-Израэл, если в душе твоей порой бывает темно и печально, то сегодня все озарено ярким солнечным светом!..

Глава девятая

ПРАЗДНИК В БЕСТУДИ. ДЖИГИТОВКА

ГУЛЬ-ГУЛЬ ПОХИЩЕНА

Дедушка-наиб решил хорошенько отпраздновать день своего примирения со сватом.

В кованых железом сундуках у дедушки-наиба хранилось много золотых туманов, он славился своим богатством и своими табунами далеко за пределами аула.

В джуму вечером в гости к наибу собралось столько народу, что всех едва удалось усадить в просторной сакле бека-Мешедзе. Не надо и говорить, что самыми почетными гостями были мы с дедушкой Магометом. Моих дедушек с детства связывала самая трогательная дружба, и обоих тяготила их многолетняя распря. Теперь бек-Мешедзе был счастлив оказать гостеприимство Хаджи-Магомету. Усадив его на почетном месте на груде подушек, крытых коврами, наиб сам подавал гостю бузу, сам готовил душистый кальян, подчеркивая особое отношение знаками уважения и почтительности.

Когда я вошла в саклю об руку с моей милой Гуль-Гуль, там было так накурено ароматическими травками, что в первую минуту ничего нельзя было рассмотреть в благоуханном тумане.

Когда глаза мало-помалу привыкли к окружающему, прежде всего я увидела старых, бородатых горцев с неподвижно суровыми лицами, в праздничных бешметах, сидящих на подушках, раскуривая кальяны.

— Моя внучка, дочь покойного бека-Израэла, русская княжна! — представил дедушка-наиб.

И мне показалось, что в его могучем голосе звучали новые нотки — нежности и гордости.

Старые беки и алимы одобрительно заулыбались. Очевидно, желая доставить дедушке удовольствие, они хвалили мою наружность, мой ум, о котором просто не успели составить какого-либо представления. Но я была тщеславна, и, при всей нелепости льстивых похвал, они радовали меня.

После роскошного ужина, во время которого пел, перебирая струны чонгури, певец-сказочник, дедушка предложил своим гостям выйти на просторный двор, окружавший саклю, где странствующий фокусник готовился к представлению. Нукеры вынесли из сакли подушки и ковры, выставили ковши с бузою. Старейшие из дедушкиных гостей уселись на подушки, скрестив, по восточному обычаю ноги, а молодежь поместилась поодаль, почтительно стоя в присутствии старших. Девушки, прикрывшись чадрами, пугливо жались друг к другу. Женщин не было видно: женщины у лезгин не имеют права показываться в мужском обществе. Они облепили кровлю сакли и оттуда казались в своих плотных чадрах то ли неподвижными изваяниями, то ли пестрыми привидениями… Гуль-Гуль на правах девушки-подростка не надела тяжелого покрывала, опустив на лицо лишь легкую и прозрачную белую кисею, сквозь которую двумя огненными точками сверкали ее черные глаза.

Фокусы начались. Красивый, гибкий и подвижный мальчик-персиянин «глотал» горящие головни и шпаги — поочередно.