Перевозчик переправил нас на другой берег фьорда, но телеги с возницей мы там не нашли, и нам пришлось довольствоваться двумя клячами, что явно оказалось нунцию не по душе. Он покосился на лошадей, на меня и на крестьянина, который их нам предоставил, потом вытер нос и осторожно взгромоздился на вогнутую спину лошади. Крестьянин попросил нас не слишком гнать лошадей, так как их лучшие времена уже прошли. Я глянул на застывшую фигуру нунция и сказал, что едва ли в этом будет необходимость.

С запада дул свежий ветер, и я уже подосадовал, что надел парик, но неожиданно увидел, что нунций снял свой и сунул его в мешок, притороченный к седлу. Проделав то же самое, я позволил себе наслаждаться тем, что еду по норвежской земле.

Дорога петляла среди полей, маленькие и большие каменистые холмы поднимали из земли свои невзрачные серые физиономии и на свой грубоватый лад приветствовали меня с возвращением домой. Мне было приятно их видеть после нежного, расслабленного датского пейзажа, всегда такого чистенького и предсказуемого. Наконец-то я был дома, в этой дикой, суровой и невеселой стране, которая прячет в своей глуши гномов и троллей и способна неделями, месяцами и даже годами скрывать беглецов так, что их не могло обнаружить ни правосудие, ни королевские солдаты. “Бесконечная земля”, – сказал однажды некий приезжий, которого я провез по полям, принадлежавшим усадьбе Хорттен, и спросил, как выглядят другие страны. “Бесконечная земля. Норвегия как песня, в которой все время появляются новые куплеты, и ты знаешь, что никогда не допоешь ее до конца, никогда не познакомишься со всеми ее богатствами”. Так он сказал. И пропел мне один куплет:

Оглядевшись по сторонам, я увидел крестьян, поля, луга, коров и овец и подумал: да, так и есть, прекрасные луга – прекрасная земля! И наконец-то ощутил, как хорошо вернуться домой.

Из-за того, что в усадьбу тогда ходил Нильс и что было это восемь лет назад, каждый новый поворот дороги, петлявшей среди болот, перелесков и небольших хлебных полей, только усиливал мою неуверенность.

Нунций дей Конти сидел на лошади с папскими четками в руках и, с интересом поглядывая по сторонам, перебирал их; его губы слегка шевелились, и мне казалось, что он ведет внутренний разговор с Богом. Я даже испытал нечто, похожее на зависть. Нет, я не утратил веры. Напротив, время, проведенное на факультете теологии вплоть до экзамена на звание теолога, расширило мои горизонты и укрепило меня в вере настолько, что я мог лучше противостоять растущим сомнениям Томаса. Сомнениям, подкрепленным пространными научными аргументами, которыми он часто и более чем охотно делился со мной. Мои теологические познания окрепли, и я был уже способен вести богословские беседы, но что касается практической стороны дела… Мои молитвы казались мне длинными тирадами, пестрящими множеством раздраженных слов, фраз из литургии и вопросов, обращенных к молчащим и недоступным небесам – недоступным, как сказочный замок, – никогда не дававшим ничего, что хотя бы отдаленно можно было принять за ответ. Вид нунция, восседающего с достоинством в седле и непрерывно беседующего с Богом, заставил меня почувствовать себя… – даже не знаю, как это лучше выразить, – почувствовать себя сыном, у которого на глазах отец осыпал слугу дарами и золотом. Несправедливо.

– Спросите у той женщины, – неожиданно сказал он.

– Что спросить?

– Дорогу в Тросвик. Ведь вы не уверены, что мы едем правильно?

Я подъехал к оборванной женщине, которая на опушке леса срезала гроздья рябины.

– Простите, сударыня, не могли бы вы сказать мне… – Больше я ничего не успел произнести, потому что добрая женщина с пронзительным визгом бросила свой мешок и скрылась между деревьями, словно у меня на лбу росли рога.