Сначала я хотел бы разобрать два второстепенных вопроса. Как мы помним из рассказа мисс Скотт-Дейвис, ее кузен сказал, что у него назначено свидание. Ваша проблема в том, что до сих пор никто не объявился и не сказал, что это свидание было назначено именно с ним. Это само по себе подозрительно, и наводит на мысль, что свидание было назначено с человеком, впоследствии ставшим его убийцей. Так вот, если моя теория верна, мисс Скотт-Дейвис намеренно ввела вас в заблуждение. Я не спрашивал ее об этом, потому что хотел задать этот вопрос в вашем присутствии. Что я теперь и сделаю. Миссис Пинкертон, из ваших слов у нас сложилось впечатление, что ваш кузен упоминал о конкретном, заранее назначенном свидании в каком-то определенном месте. Так ли вы его поняли?
— Что вы имеете в виду? — осторожно спросила Аморель.
— Вы сказали, что не помните его точных слов, но таков был их смысл. Как я понимаю, вы все еще не можете вспомнить его точные слова, но я хочу знать, следовало ли из них, что у него было заранее назначено свидание, или он просто говорил о том, что надеется увидеться с определенным лицом и по этой причине не сможет сопровождать вас к дому?
— Ах да! — с готовностью ответила Аморель. — Я уверена, что он не упоминал самого слова "свидание". Это, знаете ли, вообще не то слово, которое Эрик мог бы когда-либо использовать. Нет, все, что он сделал, — это дал мне понять очень недвусмысленно, что не желает моей компании. Естественно, я заключила из этого, что он ожидает кого-то другого. Вот и все.
— Вот именно. Значит, я был прав. Не было никакого определенного свидания. Он просто надеялся кого-то встретить. Поэтому, если вспомнить, что он только что обручился, и его невеста должна была пройти где-то поблизости от того места, где он находился, и была единственным человеком из всей компании, кто находился дальше его от дома и ниже по течению ручья, а также что он пошел от мисс Скотт-Дейвис именно в этом направлении, — что ж, я думаю, это сводит на нет все указывающее на убийство. А, полковник?
— Если рассматривать дело с такой стороны, то это, безусловно, так.
— Вот именно. И я полагаю, что моя версия — не юридическое крючкотворство, а истинная правда. А что касается четвертого возражения что человек, привычный к оружию, не может обращаться с ним так беспечно… что ж, на это я могу лишь сказать, что случается порой и не такое. И я, и вы, полковник, мы оба можем привести не менее полдюжины таких же невероятных примеров. В данном случае, я думаю, больше всего подходит то объяснение, которое как-то раз предложил вам Пинкертон, инспектор, и которое, скорее всего, соответствует действительности: Скотт-Дейвис не помнил, что оставил ружье заряженным, и думал, что несет пустое ружье. И раз уж мы заговорили об этом, я хотел бы заметить, что есть по крайней мере три улики, которые говорят в пользу этой версии.
— Три улики, сэр? — переспросил инспектор с изрядной долей скепсиса.
— Разумеется, — довольно резко ответил ему Шерингэм. — Разве вы сами их не заметили? А следовало бы. Во-первых, отпечатки пальцев на конце дула; во-вторых, четкая линия на траве, где травинки были смяты и прижаты к земле (они снова начали подниматься, когда я это увидел, следовательно, этот след должен был быть более заметным раньше, когда вы осматривали место происшествия). И этот след указывал, что какой-то узкий предмет среднего веса провезли по траве не так давно — я подумал, что это вполне мог быть приклад ружья. В-третьих, на тропе торчат V-образный корень как раз там, где лежал приклад ружья (судя по тому, что говорил ваш муж) — этот корень вполне мог служить тем самым препятствием, о котором я упоминал. Конечно, отдача от выстрела, пусть и небольшая, а также конвульсивное движение, которое совершила рука Скотт-Дейвиса, когда в него вошла пуля, совместным усилием вырвали его из земли и отбросили в противоположном направлении. |