Господин недовольно возразил:

— Чего ты, дура, заступаешься!

— Не заступаюсь. Только ведь он перебьет всю посуду. А кроме того, демократия — это гуманизм. Никакого насилия.

Как заведенная кукла, я взял большую корзину с посудой и пошел за девушкой. Меж серых стен, провожаемый любопытными иголочками глаз местных хозяев, я проследовал к серой водопроводной колонке.

Если отбросить эмоции, работа как таковая была пустячной. Девица сказала:

— Кто бы подумал, что вы такой ловкий! — Она говорила еще что-то подбадривающее. Я молчал как камень. Мне с трудом верилось, что я вообще еще живу на белом свете.

Возвращаясь, мы прошли мимо третьего номера. Оттуда доносились недвусмысленные звуки.

— Ваш братец! — ядовито заметил я.

На этот раз промолчала девушка.

В комнате стояла пыль столбом: двое младших затеяли борьбу. Дама спала, прислонившись к стене; из-под задравшейся юбки торчали ее гигантские ноги. Старуха у окна любовалась луной и при этом загадочно улыбалась. Младенец у нее на коленях орал, будто его поджаривали. Господин сидел за моим столом, погруженный в чтение.

— Управился? — спросил он, выплевывая потухшую сигарету. — Давай чаю.

— Нет чаю, — отрезал я.

— Я тебя не спрашиваю, есть или нет. Говорю: давай. Так-то ты налаживаешь коллективную жизнь?

— Откуда же его взять, если нет?

— А ты постарайся. И в Писании сказано: твори добро без устали. И если твои усилия будут неослабны, придет время, и ты пожнешь плоды. Для общего блага трудов не жалей. Христос учил: счастье в том, чтобы давать, а не в том, чтобы получать. Так пойди же к соседям, добудь это счастье. Извинись, скажи: неужели вы нам настолько не доверяете? Это, мол, для нас оскорбление.

Я молча отправился. Но господин, словно передумав, остановил меня.

— Постой-ка! У тебя такой вид, будто ты чем-то недоволен. Может, ты надумал удрать? Так знай, что из этого ничего не выйдет. Лучше разведи-ка здесь огонь. А чай уж дочка где-нибудь раздобудет. Не удастся, тогда продаст пять-шесть книжек из тех, что здесь есть.

IV

Шел двенадцатый час, когда неверными шагами возвратился старший сын. Он был вдребезги пьян. Семейство ощетинилось. Второй брат смотрел на старшего с такой злобой, что, казалось, сейчас бросится на него. А тот, вытаращив глаза и громко икая, бормотал:

— Лягушка под карнизом, птица в небе… Чего уставились? Переживаете? Не сомневайтесь! Бросьте, бросьте!

Господин шагнул вперед.

— Где деньги? Деньги где, спрашиваю!

— Деньги? Кажется, я пропил их.

— Пропил? Вы слышите, он пропил! Ну, смотри, ты меня знаешь!

— Что такого? Выпил и закусил, и все тут. Отвяжитесь!

Слово за слово, прения разгорались. Ввязался второй брат. Кто из жаждущих крови первым пустил в ход руки — неизвестно, только комната превратилась в поле битвы. Снизу стучали в пол палкой от метлы. Соседи барабанили в стену кулаками. Весь доходный дом пробудился от сна и загудел, как потревоженный улей.

Наконец бойцы, видимо, устали. Руки опустились. Тут старший, захохотав во все горло, выбросил белый конверт.

— Что это?

Господин, вылупив глаза, схватил конверт и начал лихорадочно считать тысячные бумажки. Сравнил с цифрой, проставленной на конверте.

— Чудак, сказал бы сразу: так, мол, и так, и обошлось бы без этой бессмысленной траты калорий.

Старший все еще продолжал хохотать.

— Ничего, хорошая зарядка. Полезно для души. У вас у всех не варят котелки. Неужели вы думаете, я стану пить на свои? Меня девчоночка угощала.