Роберт Сойер. Вы видите, но вы не наблюдаете
Меня первым перебросили в будущее, до моего компаньона. Во время путешествия во времени я не испытывал никаких неприятных ощущений, за исключением закладывания ушей, что я позже приписал перемене давления. В двадцать первом столетии мой мозг просканировали в целях точного воссоздания обстановки дома номер 221-Б по Бейкер-стрит. Были воспроизведены все детали, о которых я в сознательном состоянии едва бы вспомнил и которые едва бы смог описать, — обои на стенах, медвежья шкура перед камином, плетеный стул и кресло, ведерко для угля, даже вид из окна — все было верным, вплоть до мельчайших деталей. В будущем меня встретил человек, назвавшийся Майкрофтом Холмсом. Однако он сказал, что не состоит в родственных связях с моим компаньоном и это всего лишь совпадение, хотя и повлиявшее на выбор его основного занятия — изучение методов моего партнера. Я спросил, нет ли у него брата по имени Шерлок, на что он дал не совсем понятный ответ: «Мои родители не были настолько жестоки». В любом случае этот Майкрофт Холмс — невысокий человек с рыжеватой шевелюрой, непохожий на дородного и темноволосого мужчину, которого я знал еще двести лет назад, хотел воссоздать все детали, перед тем как переносить в будущее Холмса. Гения отделяет от безумия всего лишь шаг, сказал он, и хотя я воспринял свое появление в будущем довольно спокойно, мой товарищ мог испытать потрясение. Когда Майкрофт решился на переброску Холмса во времени, он проделал это с величайшей осторожностью и именно в тот момент, когда тот шагнул через входную дверь с настоящей Бейкер-стрит в копию нашего дома здесь. Я слышал доносящийся снизу голос друга, приветствовавшего в своей обычной манере подобие миссис Хадсон. Благодаря длинным ногам он в момент преодолел это расстояние и оказался в нашей гостиной. Я ожидал горячих приветствий, состоящих в основном из криков «Мой дорогой Уотсон», и даже крепкого рукопожатия или иного выражения дружбы. Но ничего подобного не последовало. На этот раз наша встреча не походила на ту, когда Холмс, которого я считал погибшим в Рейхенбахском водопаде, вернулся после трехлетнего отсутствия. Нет, мой друг, описывать подвиги которого я долгие годы считал честью для себя, не ведал, как долго мы не видели друг друга, и наградой за мое ожидание были всего лишь рассеянный взгляд и легкий кивок. Он уселся в кресло и взял вечернюю газету, но через несколько мгновений швырнул ее на пол. — Досадный промах, Уотсон! Я уже читал этот выпуск. Разве у нас нет сегодняшней газеты? После этого мне не оставалось ничего другого, как принять необычную для себя роль, которую мне продиктовал странный поворот судьбы. Наши традиционные отношения изменились «до наоборот», и теперь я должен был объяснить истину Холмсу. — Холмс, дорогой мой друг, боюсь, газет уже больше не печатают. Лицо его вытянулось, он сердито нахмурился, сверкнув светлыми серыми глазами. — Мне казалось, что любой человек, проведший столько времени в Афганистане, как вы, Уотсон, должен быть невосприимчивым к сильной жаре. Я признаю, что сегодня необычайно жарко, но ваше сознание не могло прореагировать на жару так быстро и таким странным образом. — Все совсем не так, уверяю вас, Холмс, — сказал я. — Я говорю правду, хотя моя реакция была точно такой же, когда я узнал об этом в первый раз. За последние семьдесят пять лет не издавалось ни одной газеты. — Семьдесят пять лет? Уотсон, на этом экземпляре «Таймс» указано вчерашнее число — четырнадцатое августа тысяча восемьсот девяносто девятого года. — Боюсь, что это не так, Холмс. Сегодня пятое июля две тысячи девяносто шестого года нашей эры. — Две тысячи… — Это звучит абсурдно, я понимаю… — Но это и есть абсурд, Уотсон. |
