Добился ли он? был ли услышан?.. Косвенно нам отвечает В.В. Розанов, вспоминая свои гимназические 60-е; Пушкина тогда не только не читали, но даже и не вспоминали, настолько он был неактуален и неинтересен; Некрасовым же зачитывались до одурения, жадно ловили каждую строку. «Аристократизм», культ чести и благородства, какие-либо проявления патриотизма, тем более преданности августейшей фамилии вызывали у молодых только смех. Над умами властвовали Толстой, Достоевский, Тургенев, Чернышевский, Некрасов, Писарев, Герцен. И не один «пламенный революционер» вступил на свой бурный жизненный путь именно под влиянием прочитанного модного романа на социальную тему, вдохновившись примером «железной воли» Рахметова или умиравшего на баррикадах Рудина…

Это было начало конца не только русской литературы, но всей России, какой ее знал Вяземский. Начало того, о чем с горечью и желчью говорил Иван Алексеевич Бунин.

Конечно, теперь нам ясно, что по самому строгому счету Вяземский был прав, когда отзывался о послепушкинской литературе как о «книгопрядильной промышленности», на которой основано благосостояние «вшивого рынка». С внешней стороны «приличия», разумеется, соблюдались: нападки Писарева на Пушкина были осуждены, сформировался устойчивый пушкинский культ, достигший апогея в 1899-м, в год столетнего юбилея, — но, за немногими исключениями, русские писатели конца столетия склонялись перед Пушкиным и клялись его именем, вовсе не чувствуя себя его духовными наследниками. Он стал, по меткому слову Вяземского, «хорошо бальзамированным почетным покойником русской культуры». Гении Серебряного века скорее отталкивались от Пушкина, преодолевали его, нежели развивали его традиции, И только после революции, в изгнании, русская литература в полной мере осознает справедливость формулы Аполлона Григорьева: «Пушкин — это наше всё». Имя Пушкина станет паролем, которым Владислав Ходасевич будет окликаться в надвигающейся тьме; Владимир Набоков взвесит жизнь и честь «на пушкинских весах»; Георгий Иванов отчаянно воскликнет в «Распаде атома»: «Пушкинская Россия, зачем ты нам изменила?! Пушкинская Россия, зачем ты нас предала?!»

Выходит все же, что не совсем предала. Кто читает сейчас критические статьи Белинского и Добролюбова? Кто после набоковского «Дара» может всерьез воспринимать Чернышевского? Утратили былую позолоту даже такие гиганты, как Герцен, Некрасов и Тургенев. 1840—1860-е годы привлекают внимание разве что литературоведов, в читательском сознании они почти мертвы. А Карамзин, Жуковский, Баратынский, Тютчев, Пушкин, Лермонтов, весь Золотой век — непоколебимы по-прежнему и всегда будут волновать своей чистотой, светом, благородством…

Может быть, именно желая официально оформить свою деятельность по спасению русской старины от надвигавшегося забвения, Вяземский предложил в 1866 году создать Русское Историческое общество — по примеру Географического и Экономического. Эта идея встретила горячую поддержку наследника, великого князя Александра Александровича, который 7 февраля 1867 года стал почетным председателем общества. Первое заседание состоялось в Аничковом дворце, в его кабинете. Вяземский, единодушно избранный председателем, произнес небольшую речь, обращенную к великому князю, в которой процитировал знаменитые слова Карамзина: «История народа принадлежит царю». Смысл этих слов, объяснил князь, конечно, не в том, что царь может творить с историей что пожелает, а в том, что он должен изучать ее пристальнее и прилежнее, чем его подданные — ибо от него зависит, какой эта история будет дальше… В дальнейшем великий князь активно участвовал в деятельности общества. Так, в мае 1868 года он, выполняя просьбу Вяземского, получил у отца разрешение на публикацию писем Екатерины II к скульптору Фальконе.