Я терял рассудок, я не мог выносить больше пыток. Палачи, истязая меня, садились мне на голову и ноги, избивали до невменяемости, а когда я терял сознание — обливали водой и снова били, потом за ноги волокли по каменному полу в карцер, били головой об стену, не давали лежать, сидеть я не мог, в течение полугода я мог только стоять на коленях у стены, прислонившись к ней головой. Меня морили голодом, мучили жаждой, постоянно не давали спать — как только я засыпал, мучители начинали все сначала. Я даже забыл, что у меня есть семья, забыл имена детей и жены, за что подвергался новым испытаниям. Полтора года после этого я был буквально невменяем, к своей судьбе, дальнейшей жизни я был не только безразличен, но горячо желал, чтобы она возможно скорее окончилась.

Вот в этих условиях, при глубочайшей травме нервной системы, состоянии полнейшей душевной депрессии, я подписывал протоколы в их формулировках, по их желанию, даже не читая их, потому что читать я не мог, лишь бы скорее настал конец, пусть самый худший.

И только в конце 1949 года, когда мое сознание стало немного проясняться, я потребовал показать мне подписанные мной протоколы допросов и установил, что следствие умышленно исказило и извратило смысл моих показаний, в результате чего получилось обвинение на лиц, которыми МГБ интересовалось.

И вот в течение трех лет я настойчиво добивался переследствия, но мне в этом отказали, добивался разрешения написать в ЦК партии — в этом мне также было отказано. И только в сентябре 1951 года, наконец, мне дали подписать протокол, опровергавший часть обвинений (в частности, анекдоты, якобы рассказывавшиеся в группе: Жуков, Серов, Телегин, высмеивавшие Вождя народов — Сталина И. В.). В другом же было отказано, и под нажимом следствия и прокурора МГБ Новикова я подписал остальные протоколы, признав себя виновным во всем, так как сопротивляться у меня не было сил, и, кроме того, я надеялся, что будет суд, на котором смогу раскрыть злоупотребления следствия и МГБ и отвести обвинения. С меня сняли статью 58¹¹ «за недоказанностью и отсутствием данных» (а их не было в природе), но оставили 58¹⁰ и 193¹⁷, хотя и для этих статей в деле не было никаких доказательств.

При подписании обвинения по ст. 206 УПК РСФСР я внимательно прочел дело, стараясь найти хоть одно показание свидетелей, подтверждавшее обвинение меня в политических преступлениях перед Партией и Родиной, но ни одного такого показания в деле не было, и мне совершенно неизвестно и непонятно, на каком основании я был арестован как «военный заговорщик». На первом судебном заседании 4 ноября 1951 года суд отверг обвинения меня по ст. ст. 58¹⁰, 58¹¹, оставив только ст. 193¹⁷, но неожиданно для меня выдвинул новое обвинение по ст. 58¹² «за укрывательство антисоветских разговоров» моего брата — Телегина Д. Ф. Мой брат также оказался арестованным по моему «делу», хотя я с 11 лет с ним не встречался, не работал и не жил вместе. Брат намного старше меня, в царское время был матросом, затем рабочим, жил все время в Сибири, ходил в экспедиции по тайге. Он беспартийный, аполитичный человек, любящий выпить.