– Это вы ей сказали, – с осуждением проговорил Уолтер.

– Нет, они здесь ни при чем, – возразила Блайт, – но было бы лучше если бы мне сразу же сообщили об этом.

– Ладно, ты здесь, и это главное. Я и сам собирался позвать тебя… немного позже. Разве это не восхитительно?!

С этими словами Уолтер медленно повернулся и восторженно взмахнул рукой, указывая на переливающееся всеми цветами радуги великолепие.

– Ради Бога, отец, что ты пытаешься сделать?! – воскликнула Блайт, наконец обретя дар речи. – Сжечь дотла дом?! Немедленно погаси свечи!

Уолтер даже же шевельнулся, тогда она яростно принялась задувать их сама. Отец схватил Блайт за руки и притянул к себе.

– Нет, не надо! Мне необходим свет! Ты должна понять! Мне нужен свет, чтобы… прекратить войну.

– Чтобы что?.. – в ужасе уставилась на отца Блайт.

– Видишь ли, наконец-то я постиг это и знаю единственный способ проникнуть в разум короля, освободить его от тьмы, в которую он погружен, – при этом Уолтер указал на крошечное чердачное оконце и с восторгом произнес: – Видишь то окошко? Оно обращено на восток. Там Англия. Если мне удастся сфокусировать свет, много света, и направить его на маяк… Тогда я дотянусь до короля Георга! Все, что мне нужно, – это сконцентрировать…

Дрожа от ужаса и возмущения, Блайт растерянно смотрела на свечи, медленно превращавшиеся в дым. О Боже, последние две недели у нее не было даже огарка, чтобы осветить себе дорогу в спальню! Блайт бросила на миссис Дорнли полный боли взгляд, но та тотчас опустила глаза. Сомнений не оставалось: деньги, вырученные от продажи серебра, ушли на очередную бредовую идею Уолтера Вулрича. И это в то время, когда они буквально погрязли в долгах! Господи, помоги им всем! Неужели она единственная в этом проклятом доме, у кого осталась хоть капля здравого смысла?!

– Не-е-ет! – воскликнула Блайт, вырываясь из рук отца; она даже зажала ладонями уши, не желая слышать этот несусветный бред. – Ни слова больше! Пойми, твой «свет» никогда не достигнет Англии. Ради Бога, отец, подумай сам: даже самые сильные маяки уже не видны на расстоянии нескольких миль!

– Но это особенный свет…

– Нет, нет и нет!

Блайт схватила одну из свечей и резко задула ее.

– Это всего лишь кусок воска, а мы всего лишь люди, самые обыкновенные люди. Мы мерзнем, когда нет огня в наших каминах, и голодаем, когда на столе нет еды. И мы должны работать, чтобы как-то существовать! Твоя сумасшедшая выходка оставила нас на долгие месяцы без еды, света и тепла. Я не намерена больше терять ни минуты!

Отвернувшись от отца, Блайт принялась одну за другой гасить свечи. Едкий дым застилал ее глаза, проникал в легкие. Задыхаясь и кашляя, она старалась изо всех сил, потом вдруг остановилась, ослепленная слезами, и медленно повернулась к отцу.

Господи, что сделало с ним время?! Где тот веселый, улыбчивый человек, который так баловал свою дочурку? Разве эти горестно опущенные по краям губы умеют смеяться? Неужели эти безвольно опущенные руки когда-то подбрасывали маленькую Блайт к потолку?

Едва дыша, она сделал несколько шагов на одеревенелых ногах и схватила отца за рукав.

– Так больше продолжаться не может. Разве ты не видишь: мы почти разорены.

На лице Уолтера отразилось страдание, однако Блайт опасалась, что оно вызвано отнюдь не осознанием их плачевного состояния или пониманием своей вины.

– Ты должен прекратить заниматься подобными вещами, иначе когда-нибудь ты всех нас погубишь! – она что есть силы тряхнула руку отца и с отчаянной решимостью добавила: – Я больше тебе этого не позволю, ты слышишь? Пойми, кому-то нужно быть благоразумным и позаботиться обо всем.