|
Мы считали, что ты портишь открывающуюся перед тобой неплохую карьеру и ни за что губишь свою жизнь. А поскольку мы тебя любим, это, конечно, было для нас ужасно. Нам казалось, что если мы станем помогать тебе или поощрять тебя, это все равно ни к чему хорошему не приведет. Я уже говорила, что мы и подумать не могли… И вдруг — смотри, что произошло, что ты сотворил, удивительный ты человек! Когда до нас дошла эта весть, я чуть в обморок не упала — от радости, конечно. Я была на кухне — варила какао, когда отец пришел из церкви и сказал мне. Я вынуждена была прилечь. Ах, Пол, дорогой мой, я все это время так скверно себя чувствовала, я чуть с ума не сошла, волнуясь за тебя. Ведь это был такой позор! Но не будем говорить обо мне, хотя я по-своему, втихомолку, тоже немало выстрадала. Будем говорить о тебе, Пол, о тебе — замечательном, необыкновенном человеке. Если б ты почитал белфастские газеты, — а я уверена, что то же самое пишут и здесь, — ты бы узнал, что думают о тебе люди. Твое имя у всех на устах, по всей стране. Не сочти меня вульгарной или падкой до сенсаций — я, конечно, была рада, что нас не встречали фотографы, хотя, по правде сказать, ожидала их увидеть. А как тебе нравится мой новый костюм? Я считаю, что он хоть и весенний, но достаточно строгий и приличествует случаю. Сегодня, Пол, день твоего триумфа, и я хочу, чтобы ты насладился им сполна. Помогла тут, конечно, и молитва — мы оба это прекрасно понимаем, а ведь я каждый вечер молилась за тебя перед алтарем.
Во взгляде ее появилась нежность, и, как всегда, говоря о религии, она закатила свои светлые зеленоватые глаза. — До чего же чудесно, Пол, что мы снова вместе и все еще у нас впереди. Конечно, в своей радости мы не должны забывать и о твоем отце. Бедный, бедный человек! У меня сердце исходит кровью при мысли о нем. Нам трудно даже понять, как такое могло случиться. Но мне кажется, иные испытания ниспосылаются нам свыше, чтобы проверить человека, очистить и укрепить его дух. Я просто не дождусь той минуты, когда увижу твоего отца и смогу выразить ему свое сочувствие. И я хочу заверить тебя, Пол, что если я могу быть чем-то ему полезной, прикажи — я все сделаю. Еще раз подняв глаза к небу, она умолкла: они как раз подошли к автобусной остановке. Пол прикусил губу, слушая эту тщеславную и пустую болтовню. Какой мелкой и ничтожной была Элла! Неужели он в самом деле так неразрывно связан с нею, как она это изображает? Его удивляло, что он когда-то мог ею увлечься, — видимо, он очень изменился с тех пор! Он вспомнил о Лене, и сердце у него сжалось. Когда они все вчетвером уселись на верхнем этаже автобуса, Пол решил, что надо рассказать им о перемене, совершившейся с Мэфри. Пастор, более сдержанный, чем обычно, смотрел в окно, словно обсуждая сам с собой какой-то вопрос; он слегка нахмурился, когда Элла снова принялась болтать. Казалось, только у него и были какие-то опасения, тогда как обе женщины явно ничего не подозревали — ведь еще недавно ничего не подозревал и сам Пол. Его долг — предупредить их. И тем не менее, пока автобус мчался вперед, с каждой минутой приближая их к гостинице, Пол упорно молчал. Бездушные восторги Эллы, даже взволнованное нетерпение, с каким ждала встречи с мужем его мать, тоже надевшая — не без перезрелого кокетства — свое лучшее платье, почему-то вызывали у него озлобление, побуждали встать не на их сторону, а на сторону отупевшего, озверелого человека, который ждал их. Нет, пусть сами все узнают. У «Виндзора» они вышли из автобуса, и Пол, не говоря ни слова, повел их наверх, где со слегка иронической усмешкой распахнул дверь в гостиную и пропустил их вперед. Мэфри уже покончил с завтраком и курил сигарету. Он сидел за столом, все еще уставленным грязными тарелками, в одних брюках, без пиджака; рубашка на груди у него была распахнута, новые коричневые ботинки не зашнурованы. |
