— Сынок, — сказал я и терпеливо подождал его безраздельного внимания. Сейчас он заканчивал часть рисунка — похоже, он задумал нарисовать самолёт. Я позволил ему дорисовать; по себе знаю, как может досаждать незаконченное дело. Наконец Рики поднял голову от листа и, казалось, удивился, что я ещё не ушёл. Он вопросительно поднял брови.

— Сынок, — повторил я, — ты знаешь, что твой папочка серьёзно болен.

Почувствовав, что нам предстоит серьёзный разговор, Рики отложил карандаш в сторону. Малыш кивнул.

— И… Ну, думаю, ты знаешь — лучше мне уже не станет.

Он поджал губы и храбро кивнул ещё раз. У меня разрывалось сердце.

— Я собираюсь вас покинуть, — сказал я. — Я собираюсь улететь с Холлус.

— Он может тебя вылечить? — спросил Рики. — Он сказал, что не может, но…

Конечно, Рик не знал, что Холлус — она, но сейчас едва ли стоило его поправлять.

— Нет. Нет, он ничем не может мне помочь. Но, послушай, он собирается кое-куда полететь, и я хочу отправиться с ним, — ответил я.

В прошлом я много куда ездил — на раскопки, на конференции. Рики привык к тому, что я много путешествую.

— И когда ты вернёшься? — спросил он. И затем, с ангельской невинностью: — Ты мне оттуда что-нибудь привезёшь?

Я на секунду зажмурился. Меня подташнивало.

— Я… э-э-э… я не вернусь, — мягко сказал я.

Рики немного помолчал, переваривая мои слова.

— Ты хочешь сказать — ты улетаешь, чтобы умереть?

— Мне очень жаль, — ответил я. — Мне так жаль, что я вас покидаю.

— Я не хочу, чтобы ты умер.

— Я тоже не хочу умирать, но… иногда у нас просто нет выбора.

— А можно мне… Я хочу полететь с тобой.

— Нельзя, Рики, — печально улыбнувшись, ответил я. — Тебе нужно остаться здесь и ходить в школу. Нужно остаться, чтобы помогать маме.

— Но…

Я ждал, что он договорит, ждал новых возражений. Но их не последовало. Он просто попросил:

— Папочка, не улетай.

Но мне в любом случае предстояло его покинуть. Если не сейчас на корабле Холлус — значит, пару месяцев спустя на больничной койке, с трубками в руках, в носу и на затылке, на фоне негромкого пиканья ЭКГ-мониторов, с мечущимися туда-сюда медсёстрами и докторами. Так или иначе, прощание было неизбежным. Я не мог выбирать, уходить мне или оставаться, но мог выбрать способ и время своего ухода.

— Для меня нет ничего труднее, чем улететь, — сказал я.

Не было смысла говорить ему, что мне хотелось бы, чтобы я запомнился ему таким, какой я был сейчас, — ведь по-настоящему мне хотелось, чтобы он запомнил меня прошлогоднего, на семьдесят фунтов полнее и с довольно-таки приличной шевелюрой. И всё же я сегодняшний выглядел куда лучше, чем тот, каким мне предстояло стать очень-очень скоро.

— Тогда не улетай, папочка.

— Прости, малыш. Мне правда очень жаль.

Рики не хуже любого другого ребёнка в его возрасте был мастером упрашивать и умасливать взрослых, чтобы подольше поиграть вечером, чтобы получить игрушку, которую хочется, чтобы съесть побольше конфет. Но, похоже, он знал, что все эти уловки сейчас ничего не дадут, — и за эту его шестилетнюю мудрость я полюбил его ещё сильнее.

— Я люблю тебя, папочка, — сказал он, со слезами на глазах.

Наклонившись, я поднял его со стула, прижал к груди и крепко обнял:

— Я тоже люблю тебя, сын.