— Он открыл глаза, — доложила сестра. Она говорила по-испански.

— Очень хорошо, — кивнул врач, посмотрел куда-то за мою спину. Туда, где гудело, жужжало и попискивало.

— Пульс участился, — прокомментировала сестра, — теперь почти 55 в минуту. Еще три часа назад было не более двадцати.

— Я вижу, — произнес врач. — Произносил что-нибудь?

— Нет, только открыл глаза и поморгал.

— Он слышит нас? Вы проверяли реакцию? — поинтересовался врач.

— Нет, доктор.

— Интересно, понимает ли он по-испански?

— Вы слышите нас, сеньор? — спросила медсестра. — Если слышите, то закройте глаза.

Я подчинился и опустил веки.

— Еще раз, пожалуйста! — потребовал доктор. Должно быть, он думал, будто это случайное совпадение. Пришлось еще раз моргнуть.

— Вы меня понимаете? Если «да», то закройте только правый глаз, если «нет» — то левый.

Я закрыл правый глаз и, похоже, окончательно, убедил лекаря в том, что все слышу и понимаю.

— Можете что-нибудь сказать? — спросил доктор. Конечно, можно было бы сказать, если б язык ворочался, но я ограничился тем, что зажмурил левый глаз.

— Прекрасно, — произнес врач, как будто был очень доволен тем, что я не умею говорить. — Теперь я вам кое-что расскажу, а вы будете в нужных местах отвечать глазами «да» или «нет». Вы правильно меня поняли?

Я подмигнул правым глазом. Доктор начал:

— Сейчас вы находитесь в клинике «Сан-Николас», на острове Гран-Кальмаро. Сегодня 12 сентября 1996 года. В клинику вы поступили 24 августа 1994 года в коматозном состоянии. Вы меня понимаете?

Конечно, я понял не все. Не потому, что слова попались незнакомые. Мне даже было откуда-то известно, какое состояние называют коматозным. Где-то сохранилось воспоминание, что я в нем уже бывал. То есть мозги не работали, а сердце тюкало. Не понял я двух вещей. Первое: почему «большой кальмар» считается островом. Второе: что было до 12 сентября 1996 года или 24 августа 1994-го? Немножко сомневался и в том, правильно ли понимаю слово «год». Хотя точно знал, что между 1996-м и 1994-м — разница в два года.

Тем не менее, правый глаз у меня закрылся. Как сказать, что я понял, но не все, доктор не объяснял.

— Я, — для убедительности лекарь ткнул себя пальцем в грудь, — ваш лечащий врач, доктор Херардо Энрикес, а это сестра Пилар Эчеверрия. Все поняли, сеньор?

Тут все было ясно, и правый глаз уверенно закрылся.

— Отлично! — доктор Херардо похвалил меня за понятливость. — Надо думать, что с этого дня ваше состояние начнет улучшаться. Самое главное, чтобы восстановилась ваша речь, тогда нам будет легче судить о вашем состоянии. Вы меня понимаете? Врачу надо знать, что болит у пациента.

Это я понимал. Хотя у меня ничего не болело. Совершенно. Потому что, кроме носа, глаз и ушей, я вообще ничего не чувствовал. Даже не очень был уверен, что у меня все в комплекте. Шею и ту не ощущал.

Но я поверил доктору Херардо насчет того, что главное — восстановить речь. Потому что мне очень хотелось задать самый простой вопрос: «Доктор, вы знаете, кто я?»

Память вернула мне дикую чушь, если бы ее превратить в видеообразы, клипмейкеры всех времен и народов удавились бы от зависти.

Доктор с медсестрой отошли подальше от моего ложа, должно быть, чтобы поговорить на тему, что со мной делать. В принципе как они меня будут лечить и от чего, меня особенно не волновало.