Тина звонко расхохоталась. Я никогда не слышал, чтоб она так смеялась. От этого мне как-то сразу стало ясно, что она не такая уж и взрослая. Просто очень большая девчонка. К тому же озорная и довольно бесстыжая.

— Ничего, — шепнула Тина, протягивая ко мне свои длинные и ласковые руки,

— я же твоя учительница. Научу!

Мне стало невыразимо хорошо и стыдно одновременно, когда Тина плавно провела ладонями по моей спине и притянула меня к себе. При этом ее большущие, гладкие и горячие ноги широко распахнулись. Теперь я стоял между мягкими, возбуждающе-греющими и чуть-чуть дрожащими от нетерпения ляжками. Ночник очень хорошо высвечивал то таинственное, мохнатое, немного влажное, состоящее из каких-то алых и розовых складочек с заметной черной щелочкой посередине… Ничего такого я еще не видел ни на каких картинках.

Но посмотреть как следует мне не удалось, потому что Тина меня не на просмотр приглашала. Она охватила меня руками и рывком втащила на кровать, одновременно укладываясь вдоль нее.

— Иди ко мне, рыбка… Поплавай… — по два пальца с обеих сторон уцепились за мою любимую игрушку и спихнули с нее шкурку, которой у меня уже не было бы, родись я не Майклом, а Мухаммедом или, допустим, Моше. А потом -

этот момент я запомнил на всю жизнь! — к нежной и гладкой кожице пухлого «грибочка» (сразу вспомнилась пещера с таким сталагмитом!) колюче прикоснулись волосики… Тина, наверно, балуясь, легонько потерла «грибок» о липкие, маслянистые складочки, а потом всунула его в мокрое, жаркое, скользкое… Сразу после этого она крепко надавила мне на попу, и от этого «грибочек» въехал совсем глубоко, на всю длину.

— Как тебе там? — прошептала Тина. — Нравится?

— Очень… — это было все, что я мог сказать. Потому что ничего более приятного в жизни еще не испытывал. Прежде всего — от того, что пипка попала в то самое место, о котором я только мечтал, тайком рассматривая его устройство в анатомических атласах и на картинках, которые приносили в школу Дэн Мурильо и Дуг Бэрон. Ну, может быть, немного размышлял о том, как это место выглядит, скажем, у Салли Мур или каких-нибудь других девчонок. Правда, когда-то, в самом раннем детстве, я видел, что девочки писают не так, как мальчики. Но с тех пор прошло очень много времени, и то, что я увидел у Тины, было совсем другим.

Но было и еще одно, очень интересное и просто замечательное место — груди. Впервые я видел их так близко, буквально перед самым носом. И никто не требовал, чтоб я не смотрел на них, на эти большущие коричневые соски, на липкую и поблескивавшую от выступившего пота кожу… Никто не шлепнул меня по рукам и не отвесил оплеуху, когда я, совершенно неожиданно для самого себя, с легким страхом в душе притронулся сперва к одному зыбкому и теплому шарику, а потом к другому. После этого, осмелев, просунул ладони под них и погладил ими нос…

— Хорошо! Очень хорошо! — поощрила Тина. — Так, как надо, baby!

Вообще-то мне уже не нравилось, когда меня так называли. Но у Тины это слово прозвучало так, что я понял: будь на моем месте настоящий, здоровенный мужик, она его бы тоже назвала baby.

Но услышав это слово, я отчего-то решил подыграть. Раз я бэби, то могу пососать титечку. Поскольку я не очень помнил, как это у меня получалось во младенчестве, а молочные зубы у меня уже поменялись, то, наверно, сделал Тине больно. Она легонько дернулась, отчего сидевшая у нее внутри «игрушка» испытала восхитительное, жгучее и нежное трение.

— Толкайся, толкайся, baby! — жадно прошипела Тина. — Fuck те! Push me! Better! Stronger! Deeply!

Не знаю, все ли у меня получалось правильно, но, по-моему, Тине было лучше со мной, чем с собственными пальцами.