— Обращаюсь к вам как русский к русским! Смоленский комитет предлагает вам, добровольно сдавшимся в плен германской армии, вступить в русскую роту. Рота формируется для борьбы с большевистскими бандитскими элементами по эту сторону фронта. Гарантируется хорошее питание. Каждый доброволец будет получать ежедневно мяса, жиров, сахара и табака не меньше, чем германский солдат. Кроме того, предусмотрено ежемесячное денежное довольствие и прочие выплаты в зависимости от дисциплинированности, исполнительности и доблести каждого из добровольцев. В самое ближайшее время каждый из вас, кто изъявит желание служить делу новой России, получит оружие. Все будут обмундированы в новую форму со знаками различия Русской освободительной армии. Всем вам будут сохранены звания, которые вы имели в Красной Армии. Вчера во время собеседования некоторые из вас уже выразили желание пойти на службу в русскую роту будущей Русской освободительной армии. Ефрейтор Савчук! Рядовой Гальченко! Вы подтверждаете свое первоначальное решение?

— Так точно! — выкрикнули из шеренги.

— Можете выйти из строя и встать вот здесь, рядом со мной.

И тотчас оба бывших бронебойщика третьего взвода вышли из строя.

— Надеюсь, вашему примеру последуют другие?

Шеренга шевельнулась и замерла.

— Ну, кто еще? Деньги, которые будут регулярно зачисляться на ваши личные счета, вы сможете пересылать вашим семьям. Если, конечно, они находятся на освобожденной германской армией территории. Остальные территории будущей новой России освободите вы сами с оружием в руках. Там ждут вас ваши семьи, жены и дети.

Шеренга стояла, будто окаменев. Офицер хлопнул ладонью по кобуре и выкрикнул:

— Остальные будут отправлены этапом в лагерь для военнопленных в город Рославль, где вам тоже будет хорошо!

И шеренга вновь колыхнулась, загудела разноголосо. Вышли еще двое — из соседнего батальона. Они затравленно оглядывались то на немецкий конвой, то на офицера-переводчика, то на своих товарищей, оставшихся позади.

— Слыхал, взводный? В лагерь погонят. Хана нам там. Слышь? — Григорьев теребил плечо Нелюбина, вздыхал оторопело и мучительно.

— Иди, если хочешь. Я тебя не держу. Тут — каждый за себя.

— И там — неволя, и тут — неволя. А там хоть поживем. Слыхал, даже платить будут?

— За что? За что платить, ты подумал?

— Оружие получим. А там и рванем к своим. В первом же бою перейдем.

— При такой мене дурака в придачу берут. Про такое ты, Григорьев, слыхал?

— Оно так. Но и другая мена не наша. А в Рославле — пропадем.

— Не пропадем. До Рославля еще дорога будет. Несколько дней, несколько ночей. — И Нелюбин крепко сдавил руку Григорьева. — Держись меня и слушайся беспрекословно. Что скажу, то и делай. Как в бою. Понял?

Переводчик начал обходить строй. Остановился возле танкистов.

— Вы! — И он толкнул пальцем в грудь младшего сержанта.

— Младший сержант Петров.

— Где ваш четвертый член экипажа, младший сержант?

— Погиб смертью храбрых в бою за родину.

— Похвально, похвально. Я вижу, и вы человек смелый.

— Я жив остался, а механик мой погиб…

— Это хорошо, что вы сохранили свой экипаж. Разрешаю вам переговорить со своими товарищами и персонально предлагаю всем экипажем вступить добровольцами в русскую роту. Вы ведь русские люди, младший сержант?

— Я — русский. Малашенко — украинец. А Николаев — мордвин. Лукашик был белорус. А все мы вместе, конечно же, русские.

Переводчик дернул бровями.