Вид у господина Белавина был если не грозный, то уж точно недовольный. Он хмурил густые брови и недобро посматривал из-под них на княжну, которая, как показалось молодому человеку, с приходом нового лица воспряла, обрадовалась и, кажется, подсмеивалась над хмурым видом своего «старого доброго друга». Его недовольство и несвобода его высказать в присутствии постороннего забавляли Сашеньку. Ощутив себя в роли защитника, Костик тотчас расправил плечи и вовсе перестал робеть незнакомого господина, готовый даже при надобности выставить его за дверь по первому желанию милой хозяйки.

Белавин, однако, вовсе не собирался проявлять враждебность. Напротив, приглядевшись, Константин со свойственной ему наблюдательностью, обостренной ревностью, заметил, что Ефим Мартынович изрядно нервничает и чего-то побаивается, чувствуя себя не в своей тарелке. Широкие сильные пальцы его, унизанные большими перстнями, заметно дрожали, когда он достал из кармана плоскую серебряную коробочку с вензелями на крышке.

— Экая забавная у вас табакерка! — не сдержал удивления Кричевский.

— Это портсигар-с!.. — с плохо сдерживаемой неприязнью ответил Белавин и щелкнул крышкой. — Для папирос-с!..

В коробочке рядком, одна к другой, лежали невиданные ранее Константином белые бумазейные палочки. Белавин достал одну и прикурил от фитиля лампы, закоптив стекло, а портсигар убрал.

— Фи, Ефим Мартынович! — улыбнулась ему в лицо Сашенька, дразня хмурого господина. — Отчего же вы не угостили господина Кричевского папироской? Это же дурной тон!

— Еще чего! Стану я угощать всякого… — пробурчал этот моветон, и Костя поклясться был готов, что Белавин хотел сказать «всякого полицейского», да не решился.

— Тогда я его угощу своими! — и княжна легко порхнула в другие, темные комнаты. — Константин, вы еще не курили папирос? Они только недавно в продаже! «Папироска, друг мой тайный, как тебя мне не любить? — высоко запела она из темноты слова наиновейшего романса. — Не по прихоти ж случайной стали все тебя курить!»… Вот, попробуйте, вам понравится! Это сейчас курит вся светская молодежь, и я решительно не хочу, чтобы вы отставали! Возьмите, возьмите всю коробку! Я приказываю! Как, господин Белавин, вы уже уходите?! Я сейчас приготовлю пунш!

— Покорнейше благодарю! — сердито отозвался Белавин, твердыми шагами пройдя в прихожую и натягивая там свое тяжелое пальто. — У вас есть теперь более приятная компания для пунша и всего прочего, извольте далее шутить в ней! Позвольте лишь вам напомнить, что приятели мои люди серьезные и шуток подобных на дух не переносят! И у них есть средства, чтобы заставить раскаяться любого! Так что постарайтесь припомнить то, ради чего я приходил! Ради вашего же блага, княж-на!

В последних фразах его прозвучала откровенная неприкрытая угроза и саркастическая насмешка, почти издевка.

— Извольте, сударь, выражаться яснее! — вскричал Костя, сжимая кулаки, ощущая яростный холодок под ложечкой и шевеление волос на коротко остриженном затылке.

Он готов был тут же на месте заставить толстого нахала принести извинения! Но Белавин даже не глянул в его сторону, ушел, высоко задирая голову и бороду, точно засупоненная лошадь, громко стуча тяжелой тростью со свинцовым стержнем внутри.

В наступившей затем тишине молодые люди долго смотрели друг на друга, не шевелясь. Константин был не в силах отвести глаз от милого лица, каждая черточка которого сделалась ему вдруг роднее всего на свете. Сашенька стояла у двери, держась за щеколду, и длинные черные ресницы ее отбрасывали тени на щеки. Она со вздохом распустила синюю ленту, опоясывавшую голову, и освобожденные волосы, шелестя в тишине, покрыли виски.