Катарина встала, и Карпентер кивком показал ей на дверь. Они спустились на лифте и сели в его машину. Он ехал среди медленного потока машин, глядя вперед, как будто ее не было рядом.

– Ну что ж, – сказал он, когда они подъехали к гостинице, – должен признаться, что не понимаю тебя. Ты спасла его от тюрьмы, Рафаэль ничего не сможет с ним поделать. Этого ты, как я вижу, и хотела.

– У меня есть свои причины, – сказала Катарина. – Я не могу сказать, что это за причины. Но уверяю тебя: он невиновен.

– Ты лжешь, – сказал Карпентер. Он словно бы не слышал ее слов. – Я все равно тебе не верю. Сегодня его выпустили под залог с помощью одного из этих крючков-адвокатов. Рафаэль сказал, что, будь он рядовым итальянским гражданином, он мог бы просидеть в тюрьме много месяцев, и всем было бы наплевать на это. Но этот подонок пользуется такой сильной политической поддержкой, что Рафаэль не мог задержать его. Итак, его выпустили, и ты можешь повидать его, если хочешь. Расскажи ему, что ты сделала ради него.

– Я его никогда не увижу, – сказала Катарина. – Это ни к чему. Я отправляюсь домой; надеюсь, есть какой-нибудь подходящий рейс на завтра.

– Я хотел предложить тебе стать моей женой, – сказал Карпентер.

– И это тоже ни к чему, – ответила Катарина. – Но спасибо тебе за добрые намерения.

– Не благодари меня. – Он повернулся и посмотрел на нее. Его глаза были холодны. – У меня было совсем другое представление о тебе. Я пошлю полное донесение Бену. С точки зрения Бюро, я полагаю, это очень успешная операция. Мы уничтожили нью-йоркский центр и здешний центр. Но ты уж прости: у меня нет никакого настроения навешивать на твою грудь медали.

Он протянул руку и открыл с ее стороны дверцу. Она вышла.

– Прощай, Фрэнк. – Он уехал, ничего не ответив и даже не оглянувшись.

Когда она сказала Карпентеру, что отправляется домой, она знала, что у нее нет никакого другого выхода. С Алессандро у нее не может быть будущего, он живет по моральному кодексу, отдающему предпочтение семейной гордыне перед обычными моральными ценностями. Поступившись своей честностью ради его спасения, она сознавала, что уже одно это предопределяет их расставание.

Выйдя из авиационного агентства с билетами в сумочке, она решила прогуляться, чтобы убить время. Великолепное утро предвещало жаркий день; небо было сверкающее и безоблачное. Она оказалась в конце Виа-Веккиа и посмотрела вверх на здание, где находился офис Рафаэля. Казалось, все это произошло уже давным-давно; она опустила взгляд на свою руку, на маленькую золотую печатку с венком и колосом с остью, с герцогской короной, и вспомнила, что все свое детство боялась и ненавидела ее. Но ведь это как бы ее неотъемлемая часть, которую она не может отвергнуть. Однако теперь для нее нет места и в том мире, куда она возвращается, в том реальном мире, где она родилась и провела свою жизнь. Последние недели были всего лишь сном, возвращением в далекое прошлое. Она вышла на Пьяцца-дель-Домо; над окружающими домами и над людскими толпами возвышался огромный собор двенадцатого столетия; его стены из разноцветного мрамора и розовая черепица ярко горели на солнце. Шестьсот лет люди сидели на его ступенях. В сцене, которую она видела, было что-то вневременное, что-то такое, что отчуждало ее от современности.

И это тоже был сон, как серебристые оливковые рощи и мраморные горы в Карраре, как Замок ее предков, стоящий на страже над городом Маласпига. Он беззастенчиво обманывал и грабил, чтобы восстановить и сохранить то, что пытался похитить у него прогресс. Она достаточно хорошо себя знала и понимала, что никогда не сможет жить, помня об этом и сохраняя свою любовь к нему и уважение к себе.