Ну что ж. Он отправится на беседу с хладнокровной дамой.

Глава 11

Он оставил машину в конце подъездной дороги и пошел дальше пешком. Берег снова окутан туман, нижняя кромка рваных облаков то поднималась, то опускалась, создавая причудливый орнамент, сквозь который проступали зыбкие очертания уединенного дома. Из окон струился неясный свет, едва видимый в подвижном тумане, но, тем не менее, служивший маяком в темноте. Он неумолимо притягивал к себе Болана, заставляя его двигаться навстречу кризису, неизбежность которого он предчувствовал сердцем, но не мог рационально объяснить. «Как мотылек, — подумал он, — устремляется на пламя свечи, принуждаемый какой-то универсальной, не поддающейся пониманию, силой лететь навстречу собственной гибели».

Болан ощущал витавшую в воздухе опасность и она заставила его мобилизовать всю свою бдительность. Молнией промелькнувшие воспоминания снова вернули его во вражескую страну: память услужливо нарисовала вьетконговскую убогую хижину, одиноко стоящую на краю рисового поля. Трудно сказать, что ждет его там, но Мак знал, что группы противника уже напали на его след и сейчас прочесывали рисовое поле в его тылу. Позади ждала верная смерть, впереди — неизвестность. В хижине он мог найти краткий приют или плен, жизнь или смерть, но тростниковая хибара манила его и он шел к ней, все время помня о мотыльке и пламени.

Пути господни неисповедимы, то же самое, пожалуй, можно сказать о судьбах таких людей, как Болан...

Прибрежный дом, служивший ему «тыловой базой», был скромным строением с одной спальней, ванной и более просторным помещением, служившим гостиной, небольшая часть которой отделялась невысокой стойкой, за которой можно было приготовить поесть.

Болан обошел вокруг здания, не уловил никаких признаков жизни ни снаружи, ни внутри, подошел к заднему крыльцу и неслышно вошел в дом. Две небольшие настольные лампы заливали гостиную мягким оранжевым светом. Дверь в спальню была закрыта. Рассеянный свет лился из открытой двери ванной, освещая узкий коридорчик, отделявший спальню от ванной.

В доме не слышалось ни звука.

Ночь только-только наступила, но, возможно, женщины легли спать рано — сегодня для обеих был тяжелый день.

Однако Болана не покидало чувство тревоги; он медленно двинулся вдоль стены гостиной, держа «беретту» наготове.

Именно в этот момент Маргарет вышла из ванной совершенно обнаженная, если не считать банного полотенца, тюрбаном обернутого вокруг головы.

Она тут же заметила Болана и замерла на месте, тихо вскрикнув в смятении.

Ее тело и теперь заставляло юношей желать стать постарше, а стариков страдать от невозможности вернуть молодость; оно светилось мягким призывным светом сочной зрелости и одновременно ослепляло юной статью и восхитительными формами.

И, как прозрение, к Болану пришло понимание, пусть частичное, сути разительного контраста между матерью и дочерью. Диана была прекрасным ребенком, вся свежая, сверкающая, естественная, но теперь Болан понял, что «естественное» может также означать «необработанное, незавершенное».

Дама, в смущении замершая перед ним, представляла собой редкий образец женственности — утонченной, изысканной, отшлифованной до совершенства присущим только ей искусством подать себя с выгодной стороны.

— Черт побери, Маргарет, я не могу извиняться за то, что не могу отвести от вас глаз, — пробормотал Болан, не скрывая своего восхищения.

В ответе миссис Найберг слились воедино смущение и юмор.

— Надеюсь, что нет, — сказала она и исчезла за дверью.

Этот эпизод был скоротечен, как вспышка молнии, но Болан понял, что не скоро позабудет его.