- Ну, пока, благодаря ей же, Коурэн будет слишком занят в ближайшие дни, - Айсенс холодно усмехнулся. - Можно прошвырнуться по мирам, заварить парочку локальных войн, голодный ты мой.

- Хорошая идея, - невозмутимо кивнул Смерть. - А то ты тут на говно изойдёшь, прилипнув к этому экрану. Толком-то всё равно ничего не увидишь, вряд ли их игры выйдут за пределы спальни. И не услышишь, Рина гордая, - добавил с усмешкой лысый. - Кричать не будет, даже если совсем хреново станет.

Ришар только поджал губы, но ничего не ответил. Ничего, он умел ждать. А уж учитывая, сколько лет длится их с Коурэном молчаливая вражда, блюдо под названием месть охладилось достаточно, чтобы приступить к его поглощению.

Где-то после седьмого дня - предположительно - Рина сбилась со счёта, сколько здесь находится. Спала она теперь тогда, когда имелась возможность, а не ночью, и не могла с уверенностью сказать, уснув при свете солнца и проснувшись при нём же, был это тот же день или уже следующий. К постоянной боли в разных, и порой неожиданных местах на теле она привыкла, и к тому, что частенько на простынях оставалась кровь после посещения спальни Коурэна, или кого-то из его людей, или всех сразу. Запястья, хоть и перебинтованные, представляли собой сплошные царапины и воспалённую, покрасневшую кожу. Рина молча радовалась, что её тело подчинялось несколько другим законам, чем у обычных смертных, и заражение крови не грозило. Наручниками Коурэн любил пользоваться часто...

Первые два дня она думала, что не выдержит: ей практически не давали передохнуть, трахая то втроём, то вдвоём, и совершенно не заботясь, нравится это Рине или нет. Стиснув зубы, и монотонно считая в уме, Кареглазка молчала, упорно молчала, несмотря на боль, и открывая рот только в одном случае - уж никак не для извлечения каких-то звуков. От неё отстали, только когда она, уткнувшись лицом в подушку и не реагируя даже острую, пульсирующую боль в пристёгнутых к спинке кровати наручниками запястьях, плавно уплыла в обморок. Тогда, придя в себя, Рина обнаружила, что, видимо, провалялась в беспамятстве долго: кто-то её вымыл и перевязал руки. По телу словно несколько раз проехались катком, а ноги было больно сводить вместе. Низ живота сильно, неприятно тянуло, во рту оставался мерзкий привкус. Сглотнув, Рина встала с кровати, тихонько постанывая, и дотащилась до туалета и ванной. Протошнившись и прополоскав рот, она дрожащими руками накинула халат, и осторожно выглянула из спальни. Ну естественно, двое охранников сидели в гостиной и смотрели телевизор. Кто бы сомневался, что её теперь оставят одну.

И понеслась... Коурэн жутко бесился, что Рина молчит, и даже не разговаривает, а она про себя усмехалась, уже точно зная, что на самом деле ему это нравится - о чём говорил довольный огонёк, мелькавший иногда в глубине мутно-голубых глаз. Видимо, с такими упрямыми, как она, блондин ещё не встречался. Кареглазка упорно не хотела ломаться и унижать себя слезами и мольбой о пощаде. Даже несмотря на затушенные о разные части тела сигареты и применённую не совсем по назначению пустую бутылку от шампанского. После последнего она снова потеряла сознание. Теперь от боли. Но даже подобное развлечение вырвало у Кареглазки сдавленный, глухой стон - она до крови прикусила губу, только чудом удержавшись от крика. Коурэн не трогал её дня два, кажется, пока Рина отлёживалась. Замечая всё чаще задумчивый, изучающий взгляд блондина, она молча молилась, чтобы её тактика наконец принесла плоды. Потому что, судя по отрывочным разговорам между охранниками, подслушанным несколько раз, Коурэн ещё никогда так долго не уделял внимание одной женщине. И судя по сокращению временных промежутков между посещениями Рины, происходящее ему всё больше нравилось.

- Ты что-то зачастил в тот мир, а, приятель, - Коурэн даже не вздрогнул, услышав за спиной вкрадчивый, шелестящий голос.