Все, кто были арестованы гестаповцами за связь с Алдюховым и томились вместе с ним сначала в сещинской, а потом в смоленской тюрьме, рассказывали, что Ваня мужественно встретил смерть: «Иван в тюрьме держался геройски. Когда его вели на допрос, он начинал петь веселые песни и даже приплясывать. Каждым своим словом, каждым движением он показывал презрение к смерти и к палачам-фашистам…»

Мотя Ерохина, девушка тихая, застенчивая, робкая с виду, бросила палачам издевательские слова:

— Зачем я на себя, дяденьки, буду наговаривать? Я пронесла на аэродром только десять мин, помогла взорвать всего десять ваших самолетов. Жаль, что так мало…

И больше ни слова не вырвали у нее палачи.

Десятого сентября гитлеровцы начали минировать Сещу — авиабазу, аэродром, все пути и дороги. В огромные кучи каменного угля, сваленного вдоль сещинской железнодорожной ветки, были заложены мины замедленного действия с бомбами.

Таню Васенкову, подавленную и оглушенную страшными вестями из Рославля, гитлеровцы перехватили по дороге в лес, угнали в Неметчину. Ее не арестовывали — ни Вацлав, ни Алдюхов не выдали ее.

Данченков решил взорвать водокачку в Сеще, послал в Сещу Зину Антипенкову с минами, но на этот раз Зина не прошла — попала на засаду, едва спаслась. А потом Данченков раздумал насчет водокачки — вот-вот наши придут, пригодится и водокачка, зачем новую строить!

Вот последние донесения Резеды из Сещи:

«16 сентября 1943 года. Тыловые части, находившиеся в Сеще, со всем вооружением эвакуированы в Минск, Витебск, Бреслау. В Сеще оборону не строят, все старые доты взорвали. Ангары взорваны, аэродром весь заминирован, все здания авиагородка подготовлены для взрыва. Сейчас выезжают последние зенитные части. Вчера улетели 18 испанских истребителей. Испанцы говорили, что улетают в Испанию. 39 самолетов "Ю-88" перелетели со всем техперсоналом на Шаталовский аэродром».

«18 сентября. Из Сещи на Брянск выехал штаб аэродрома— часть номер 31 дробная черта римская цифра 12, а также рота связи, штабная рота, рабочий батальон, зенитная часть, номер не установлен. Из Сещи уходят последние части гарнизона… "Резеда"».

Яна Маленького долго держали в сещинской тюрьме. Эту тюрьму, отступая, гестаповцы взорвали вместе с заключенными. Потом в развалинах находили руки, ноги, куски человеческих тел…

А Ян Маленький все еще жил, когда Люся и Аня оплакивали его. Недалеко от Рославля, в Понятовке, Яна Маньковского судил фашистский трибунал. Ян был приговорен к расстрелу.

Из зарешеченного окна быстро мчавшейся тюремной машины смотрел Ян на улицы какого-то города. И вдруг он узнал этот город. Это был Рославль. Его везли по Варшавскому шоссе!… О, как далека была Варшава! Рославль, увиденный Яном впервые осенью сорок первого года… Тогда он был совсем мальчишка. Сколько событий произошло за неполных два года! Это были тяжелые два года, но он узнал и настоящую дружбу, и настоящую любовь. И вот Яна везут в рославльскую тюрьму. Но он жил недаром, он здорово отомстил фашистам, он внес свой вклад в грядущую победу.

Яна швырнули в одиночную камеру. Его все еще допрашивали, надеясь, что смертный приговор сломил упрямого поляка. Били, пытали в просторной камере с цементным полом, каменными стенами и столом, покрытым зеленым сукном, за которым сидел гестаповский офицер, а иногда и обер-полицмейстер Рославля — душегуб Аристов. С дивана по команде вскакивал рыжий фашист с засученными выше локтей рукавами. В воздухе свистела резиновая палка. Полицаи били березовыми дубинками.

Яна пытали током, прибивали к сорванной с петель двери, вгоняя в ладони большие гвозди. Наконец, 17 сентября, в день освобождения советскими войсками Брянска, когда гестаповцы поняли, что им так и не удастся заставить его заговорить, они бросили его в овчарник, к специально выдрессированным псам-людоедам.