|
Маслов писал в своей статье: «В один день, говоря о тяжести жнитвы, я слышал следующий рассказ: N. N, женщина лучшего общества с прекрасною 22-летнею дочерью, ехала в гости к соседям и, проезжая мимо поля, на котором жали, увидела много баб, столпившихся близ дороги. Она приказала кучеру остановиться и слышит ужасные вопли страданий. «Что это?» – «Да вот, матушка, бабочка рожает» – и бедная, молодая крестьянка, в придорожной канаве, окруженная состраданиями, в первый раз мучилась преждевременными родами. Неиспорченная ее натура сильна: она скоро родила – но родила мертвого ребенка. Этот рассказ поразил меня. «Да это и не редко случается, – приметил кто-то, – иногда роженицы в подоле приносят новорожденных с поля во время жатвы». Боже великий! Ты положил клятву, чтобы человек в поте лица своего съел хлеб свой, но чтобы этот хлеб обливался кровью матерей, рождающих в муках, с выдавшим из рук серпом и с смертию новорожденного, – нет, господи, это не твоя воля любви и милосердия, это жестокость человеческого сердца, к которой люди привыкли – и преждевременных родов, вытесняющих мертвого младенца тяжкою работою на палящем солнце, уже не называют человекоубийством!» (стр. 718).В «Отечественных записках» (1846, № 11, отд. VIII) был помещен положительный отзыв о статье Маслова.]
Мы не упомянули о нескольких замечательных книгах, показавшихся в конце прошлого года, для того, чтобы начать к них отдел «Критики и библиографии» «Современника». Но прежде скажем несколько слов об этом отделе нашего журнала. Почти во всех других журналах критика составляет особый от библиографии отдел. Пишущий эти строки семилетним тяжким опытом дознал невыгоду такого разделения. Под критикой разумеется статья известного объема и даже особенного от рецензии тона. Замечательных книг, подлежащих ведомству серьезной критики, у нас выходит так мало, что обязанность писать по критике каждый месяц поневоле делается чем-то вроде тяжелой поставки, ибо много замечательного печатается в журналах. Поэтому, представляя отчеты наши публике о всех более или менее примечательных явлениях русской литературы, мы не будем нисколько заботиться, что выйдет из нашего разбора – критика или рецензия. Пусть сами читатели наши решают это, каждый по своему вкусу и разумению. Этим мы надеемся доставить им услугу, избавив журнал наш от баласта многословия и надутости, неизбежного иногда при двойном разделении критики на большую, или собственно критику, и малую, или рецензию. Критика наша, как мы сказали выше, будет обращать внимание на все сколько-нибудь замечательные сочинения по части русской истории; затем более всего обратит она свое внимание на произведения чисто литературные; но в отношении и к ним мы не. обещаем полной библиографии, ибо о книгах ничтожных даже отрицательно, по нашему мнению, не стоит труда ни писать, ни читать. Мы даже будем считать нашею обязанностию, из уважения к публике и самим себе, проходить молчанием дюжинные произведения дюжинных писак, которые успели уже приобрести себе позорную известность и которые, думая верно изображать жизнь, как она есть, вместо этого изображают верно только себя так, как они есть, то есть во всем <ничтожестве>[27 - Слово «ничтожестве» пропущено в рукописи (стр. 70 авторской нумерации), но оно требуется по смыслу фразы.] их претензий, ограниченности, бездарности, пошлости и слабоумия. О другой стороны, чуждые всяких притязаний на энциклопедическую многосторонность познаний, мы не будем ничего говорить о специальных сочинениях, как бы ни были они замечательны, если они выходят из круга наших занятий.[28 - Часть последующего абзаца до слов: «О книгах легких и незначительных» была зачеркнута рукою Некрасова как явный выпад против А. Краевского, который, по словам Белинского, только и делал, что «отдавал» чужими руками критические отчеты о книгах». |
