Но даже при улыбке вечная морщинка не покидала её лба.2. Ангорская шерсть и красный педикюрВ шесть часов она ёжилась от утренней прохлады на остановке, ожидая первого автобуса. Асфальт отсырел и потемнел от ночного дождика; слоняясь из стороны в сторону, Художница не могла надышаться влажной свежестью и радовалась облегчению, наставшему после нескольких дней знойного ада.

В семь часов она жарила себе холостяцкую яичницу в своей городской квартире. Пока запускался компьютер, она солила и перчила лук с помидорами, выпускала яйца – аккуратно, чтобы не расплылись. Из носика чайника повалил пар. Щепоть заварки, кипяток и несколько кристалликов солёной грусти – оттого, что невозможно проводить всё время в объятиях Любимой. Нужно было работать, и много.

В полдень – обеденный перерыв. Живот уже подвело от голода, и Художница открыла холодильник… Мда, негусто. Яйца, помидоры, сыр и кефир. Чтобы не готовить глазунью второй раз, пришлось дойти до магазина, нагрузить полные пакеты и, шатаясь под тяжестью продуктов, дотащить всё это до кухни. За покупками Художница ходить не очень любила: приходилось говорить, а произносить звуки без контроля слуха не так-то просто – неизбежно привлечёшь к себе жалостливое внимание либо насторожишь людей своим немного странным выговором. Отчасти спасало только то, что Художница не успела забыть, как это делается: слух она потеряла в подростковом возрасте, но речь сохранила практически полностью. Ленивые мозги нормально слышащих людей не желали воспринимать телепатических сигналов, хотя ничто не мешало им научиться – ведь Художница же научилась. Хотя у такого способа общения были и некоторые недостатки: в людных местах чужие мысли иногда прорывали плотину ограждающего и успокаивающего золотого звона, наполнившего голову Художницы с момента встречи с Любимой. Собственно, Любимая и научила её всему этому. «Ты ловишь некий комплексный месседж, сгусток психической энергии, – говорила она. – И этот-то посыл твой мозг и расшифровывает как речь, раздающуюся в твоей голове. А поскольку ты владеешь грамматикой, то и речь эта привычно оформлена в слова и предложения, а не похожа на набор понятий».

Время за работой промелькнуло быстро. Вот и шесть вечера, а значит – пришла пора слегка перекусить и отправляться в парк – заканчивать эту очень важную картину. До восьми Художница, как правило, просто гуляла, дышала воздухом и наблюдала тонкие, почти незаметные взгляду обывателя изменения в красках вечера…

Пока закипал чайник, она распахнула шкаф. В её гардеробе не было ни одного платья или юбки, зато висело несколько мужских рубашек.

Чай с круассанами, балкон, двор, старая ива. Мамы с колясками… Играющая ребятня. И вечернее золото солнца.

В её этюднике лежали краски, но лишь для вида. Прохожие в целом редко обращали на Художницу внимание, но необычный способ работы всё же мог броситься в глаза. Приходилось таким образом маскироваться. Общественный транспорт она не любила за жалящий рой чужих мыслей, от которого было трудно закрыться, а потому до парка добиралась пешком, время от времени любуясь симпатичными девушками сквозь щиток тёмных очков – без вожделения, просто ради эстетического удовольствия и вдохновения. Не поворачивая лицо в их сторону, она успевала обласкать взглядом их открытые ножки, а озорное солнце присоединялось к ней, иногда норовя нахально просветить их юбки насквозь. А вот от волосатых мужских ног в шортах Художница поспешно отводила глаза с неприятным жжением в желудке.

Вечер созревал, мёд солнца сгущался, сочась сквозь ветви. Пронзительный дурман лип снова окутывал душу, а чуткие пальцы поглаживали волшебную кисть, готовясь поймать первые мазки… Пять минут… Четыре… Одна. Готовность номер один…

Знакомое тепло заструилось по сосудам рук. Направив кончик чудесной кисти на одну из лип, змеино-гибкой ладонью Художница очертила вокруг него кокон силы.