Но их мнение не имело значения, потому что сам себя я считал красавчиком. Это одна из особенностей гиперактивного воображения: я мог заставить себя поверить во что угодно. Я был уверенным в себе на грани помешательства.

И хотя такое несколько искаженное восприятие себя в детстве часто приводило к насмешкам или побоям, потом оно не раз становилось моей суперсилой. Если ты не знаешь, что чего-то не можешь, то ты это просто делаешь. Когда родители сказали, что мне нельзя становиться рэпером, потому что хип-хоп — это не работа, меня это не смутило. Я знал: родители просто ничего не понимают. Когда телепродюсеры спросили, умею ли я играть на камеру, я ответил: «Конечно», хотя в жизни не снимался. Я подумал: да что тут уметь? Когда продюсер киностудии заявил, что не может нанять меня, потому что зрители за рубежом не пойдут на фильм с черным в главной роли, я не то чтобы оскорбился — просто не понял, как такого тупоголового оленя могли взять в продюсеры. Тупость удручала меня даже больше, чем расизм. Люди указывали мне, как я должен себя вести, и это была полная чушь. Я знал, что их правила на меня не распространяются.

Жизнь в собственном мирке с собственными правилами иногда бывает на пользу, но надо быть осторожным. Нельзя полностью терять связь с реальностью. Иначе будут последствия.

Мое сознание было бескрайней площадкой для игр, которую я с удовольствием исследовал.

Но когда я был маленьким, фантастические иллюзии еще не приносили мне никакой пользы, зато последствий было хоть отбавляй. Терпимость и понимание бывали редкостью в школах Западной Филадельфии. Дети бывают жестоки. И чем сильнее ты выделяешься, тем меньше тебе пощады.

Детская площадка — это место охоты, где каждый маленький мальчик испытывает на прочность границы собственной расцветающей мужественности, пытается красоваться и доминировать, постоянно поддразнивая и подстрекая других мальчишек, сравнивая себя с ними и наказывая тех, кто слабее.

Я был тощим и исключительно неспортивным. Мои конечности совершенно не дружили с туловищем. Кроме того, у меня было гиперактивное воображение — иными словами, для других ребят я был патологическим лжецом. Все это значило, что остальные мальчишки видели во мне легкую и оправданную мишень для демонстрации своих преимуществ. Меня третировали, звали в игры последним, били и оплевывали — что ни назови, я собрал все.

Однажды, когда мне было лет двенадцать-тринадцать, наша компашка играла в баскетбол на школьном дворе. Я был особенно хорош в ярко-зеленых шортах и моих любимых ковбойских сапогах. У себя в голове я был Мэджиком Джонсоном, но на настоящем корте я скорее напоминал фигуриста — ковбойские сапоги не так хорошо обеспечивают сцепление с поверхностью или поддержку голени, как обычные баскетбольные кроссовки.

Короче говоря, я все время спотыкался.

В какой-то момент начался обычный баскетбольный выпендреж: все рисовались, подражая движениям своих любимых игроков. Один парень кричал: «Карим!», забрасывая «небесный хук». Другой вопил: «Бёрд!», бросая трехочковый. Но дело было в Филадельфии в начале 80-х — как посмели они проявить неуважение к улицам своего города? Тут можно кричать только одно имя: доктор Джей, Джулиус Ирвинг.

Поэтому я воскликнул:

— Берегитесь! Док идет! С дороги, сейчас я забью мяч в корзину с прыжка!

Мэтт Браун расхохотался:

— Чувак, тебе не судьба забить слэм-данк.

И впрямь, я никогда еще не забивал данк, но стоило мне это произнести, как я поверил своим словам. Отходя к центру площадки, я облизнул пальцы и обтер их о подошву своих ковбойских сапог для сцепления. Готовясь к разбегу, клянусь Богом, я не сомневался, что попаду в корзину.

Пока я разминался, парни начали делать ставки.

— Ставлю три доллара, что у тебя ничего не выйдет, Уилл!

— Идет! — отозвался я.