Мой день рождения был четвертого мая. И в детстве я втайне верила, что эта священная церемония устраивалась в мою честь.

Прикс — мисс Прикетт — моего мнения не разделяла. Она, как и все остальные, души не чаяла в Эдит. Та была самым послушным ребенком на свете и во многом благодаря своим ярко-рыжим локонам нравилась решительно всем, кто ее знал. Но Ину Прикс просто боготворила. Будучи самой старшей и обладавшей самыми хорошими манерами, Ина не могла совершать оплошности.

Я одна из всех сестер была обладательницей совершенно прямых волос. Мама сокрушалась, глядя на то, как они, словно водоросли, свисают вдоль моей шеи, а потому как-то раз взяла и отстригла их, дополнив общий вид густой челкой, отчего я почувствовала себя беззащитной, как неоперившийся птенец.

Прикс меня терпела. Хотя с трудом.

— Алиса, что ты сделала со своим платьем? Посмотри на сестер, у них же нет на подоле таких безобразных грязных пятен! Чем ты занималась?

— Играла в грязи, — отвечала я, досадуя на необходимость объяснять очевидное.

— Играла в грязи? Стоя на коленях? В белом платье? Ну кто так делает? Ведь на белом от всего остаются пятна!

— Тогда зачем мы надеваем белое, раз вы знаете, что мы идем в сад играть? Почему не коричневое? Или зеленое, или, может, даже…

— Коричневое? Кто же носит коричневое в мае? Ты будешь носить белое, как того желает твоя мать. Ну надо же сказать такое! Коричневое… Ну что мне делать с этим ребенком?! — восклицала Прикс, после чего воздевала руки к небесам, словно только Всевышний мог научить ее, что со мной делать.

Однако у меня на этот счет были сомнения. Однажды я слышала, как папа сказал: «Когда дело дошло до нее, Господь отступил от правил». И я каким-то неведомым образом догадалась, что он имел в виду меня. Даже в доме, полном детей, лишь обо мне одной отзывались подобным образом.

И, по правде говоря, я этим гордилась.

Прикс была колючкой. Потому-то я и окрестила ее Прикс. К ее фамилии это не имело никакого отношения. Прикс часто восклицала, часто вскидывала руки. Она сердилась, когда я задавала ей самые обычные вопросы — например, почему ее бородавка на лице покрыта волосами, а бородавка на руке — нет.

— Алиса, — тихо обращалась ко мне Ина в таких случаях, приглаживая свои длинные каштановые локоны. О, как же мне хотелось иметь вьющиеся локоны! Мои короткие черные, как у мальчишки, волосы в семь лет были величайшей трагедией моей жизни. — О таких вещах не говорят.

— О каких?

— О бородавках. Прикс не виновата, что у нее бородавки. С твоей стороны некрасиво обсуждать это.

— Как ты думаешь, она в детстве спала с лягушкой?

— Я… ну, возможно. — Видно было, что этот вопрос, несмотря ни на что, интересует и Ину. Она приняла более свободную позу — сидя на подоконнике классной комнаты, аккуратно сложила руки на коленях и изящно, как настоящая леди, склонив голову, начала качать ногой. — Все равно леди о таких вещах не говорят.

— Ты не леди. Тебе только десять.

— А тебе семь. Я всегда буду старше тебя. — Она с восторгом захлопала в ладоши, в то время как я, хмуро глядя на нее, мечтала вцепиться ей в волосы. Как же несправедлив, как трагичен мир. Я всегда буду младше ее.

— Но ты всегда будешь старше меня, — прошептала Эдит, вкладывая в мою ладонь влажную ладошку, которую я с благодарностью пожала.