Затем нечто неприятное пришло с улицы. Откуда-то со стороны крошечного аэропорта Уэлтона, где я учился недавно вождению самолета, донеслись звуки стрельбы, причем с применением автоматического оружия, а затем там поднялся столб черного дыма, словно горел целый грузовик покрышек. Наблюдал я это уже из своего двора, куда вылетел как по тревоге. А ведь я там учился, на этом самом аэродроме. Я вытащил из кармана мобильный, нашел в списке номеров Дейва, инструктора по летной подготовке, и нажал клавишу вызова. Если он в курсе, то узнаю, что случилось, а если нет, то расскажу про дым и стрельбу – сойдет за дружеское беспокойство.

    Однако телефон Дейва не отвечал, а сразу переадресовывал на голосовую почту. Или выключен, или вне зоны покрытия, или следует предполагать худшее.

    – Что там случилось? – спросила меня через низкий забор соседка – короткостриженая полная женщина лет сорока, работавшая менеджером в местном «Кей-Марте». [7]

    – Не знаю… – мотнул я головой. – Стрельба, потом что-то загорелось.

    – Ой… – всплеснула руками соседка. – Если там разбился самолет, то у меня будет депрессия. Я не могу даже думать об этом.

    В противовес словам говорила она вполне спокойно, даже чуть равнодушно. Я заподозрил, что упоминание депрессии должно было что-то символизировать в ее словах, например, степень ее участия в чужом горе. Или просто привычка вроде условного рефлекса – «происшествие, депрессия, психоаналитик, чек, прозак». Или рецепт на успокоительные, на которые подсела уже половина американских домохозяек.

    Она ушла в дом, но меня окликнули с другой стороны – из дома напротив вышел Том Райли, еще один сосед. Владелец небольшой строительной компании, высокий, тощий и седой, он придерживался ковбойского стиля в одежде, почти никогда не снимая со своей стриженой головы белый «стетсон». Но здесь, в Аризоне, это вовсе не экзотика, так что никого он этим не удивлял.

    А сейчас этот его образ укрепляла винтовка с рычажным затвором, словно сошедшая с экрана вестерна, которую он держал на сгибе руки. Я бросил взгляд на ее ресивер из синеватой стали – на нем было выдавлено слово «Марлин» и калибр – «. 44 магнум». Под револьверный патрон винтовка, для «ковбойских игр».

    Первый вопрос, который Том задал, тоже был о том, что случилось на аэродроме. После того как я сознался в незнании, он сказал, что у него свояк работает в полиции Юмы и якобы он сообщил, что в городе было несколько случаев очень странного насилия, странность которого состояла в том, что во всех случаях кто-то пытался кусаться. И зачастую с немалым успехом – покусанных было много. Я согласился, что это более чем странно – один случай еще понятно, но несколько в один день… А заодно рассказал о своем разговоре с братом жены.

    Том задумался, посоветовал мне быть осторожнее и ушел в дом. А я посмотрел на темноту, опустившуюся на улицу, и тоже решил не маячить. Со стороны шоссе доносились разноголосые завывания полицейских и пожарных сирен: стрельба и пожар на аэродроме незамеченными не остались.

    Я еще потоптался во дворе, глядя в ту сторону, но через пару минут захлопнул за собой дверь в дом, а затем начал собирать вещи. Хотя что там собирать? Полечу без багажа, чтобы не зависеть от его перевалки во всем этом бардаке. Ноутбук, куртку со свитером, потому что в Москве еще холодно, что-то почитать в дорогу, ну и деньги с документами. Все в один рюкзак, и ничего больше.